Ситуация, сложившаяся вокруг Кирилла Серебренникова и «Гоголь-центра», рассматривается, как правило, локально, хотя и в разных контекстах — то в сугубо формальном экономическом и правовом (не имеющем, впрочем, никакого отношения к реальности), то в политическом (меняется система отношений художников и власти), то в конъюнктурном и коррупционном, то в чисто гуманитарном («наезд» на свободу творчества)… А между тем этот кризис — составная часть глубинных социокультурных процессов, имеющих весьма длительную историю.
В глубь веков уходить не буду. Начну с эмансипации творческой интеллигенции на рубеже XIX и XX веков, когда художественный процесс распался на два потока, условно говоря, экспериментальный и массовый. Коммерческая культура породила новый класс интеллектуалов, обслуживающих рынок, и художников-профессионалов, ценность которых состояла в способности генерировать прибыль. Экспериментальное творчество эмансипировало творцов, отдалив их от церкви и государства, освободило их от рабской зависимости от разного рода норм и традиций и отправило в свободное, как правило нищее, плавание по океану творческой свободы. Возникла художественная богема, породившая и русский Серебряный век, и советский авангард, сначала поддержанный, потом уничтоженный государством. Академизм всех видов был в этих условиях маргинализирован.
Распад перспективы Возрождения, романной прозы, классических форм жизнеподобия и стремления к массовости, где инициативу у просветителей перехватил рынок, в корне изменил иерархию ценностей. Творческая интеллигенция, отказавшись от сотрудничества с властью, потеряла свою ведущую роль в культуре, и ее тут же перехватила культура массовая, окончательная победа которой и маскировалась декларацией постмодернистов о конце всех иерархий.
«Элитарная культура», разумеется, никуда не делась, но перестала быть главной в художественном процессе. Отсюда стремление художественной интеллигенции заново наладить диалог с властью (особенно в тех регионах, где она еще сохраняла или возрождала модели прошлого), опираясь на тех ее представителей, которые хотели предстать частью «творческой элиты». А это фактор сугубо индивидуальный. Опала одного начальника и приход другого неминуемо порождали и порождают передел и без того небольшой поляны.
Тем временем в семидесятые годы прошлого века под воздействием массовой культуры произошла демократизация модернистского импульса (формулировка американского социолога Дэниэла Белла), и свобода нравов, ранее доступная только богеме, стала стремительно распространяться вширь.
В свою очередь, «новый» консерватизм, а затем и возврат к религиозному фундаментализму в разных регионах мира обострил конфликт между элитами, которым якобы все дозволено, и консервативной по своей природе основной массой населения, требующей «прекратить это безобразие». Частный, но показательный пример тому — судьба Романа Полански. Соблазненная им (или, скорее, соблазнившая его) 13-летняя девочка — жертва демократизации модернистского импульса, а остающийся до сих пор в силе приговор суда в США — результат традиционного консерватизма противостоящей Голливуду американской глубинки.
Как в случае польского режиссера, так и в кризисе вокруг «Гоголь-центра» причудливо пересеклись общие процессы перераспределения акцентов в художественной жизни современного общества, особенности социокультурного процесса в разных странах: у нас — демонстративный возврат к средневековым ценностям и особая роль «культуры коррупции» — в частности. Думаю, не ошибусь, если скажу, что в случае Серебренникова свою печальную роль сыграла смена руководителей идеологии и культуры на федеральном и муниципальном уровнях, что у нас неизбежно порождает разного рода разборки с участием силовых структур.
Понимание всех этих особенностей необходимо для того, чтобы вывести ситуацию из кризиса без ущерба для художественного процесса и имиджевых потерь для властных структур и конкретных руководителей. На мой взгляд, здесь речь идет не о случайном, а о системном социокультурном кризисе, куда оказались вовлечены крупнейшие деятели нашего искусства.