Когда мне позвонили с какой-то радиостанции (что случается почти ежедневно) и спросили, что я думаю по поводу инициативы Станислава Говорухина в качестве председателя думского комитета по культуре по поводу поправок к Уголовному кодексу и Кодексу об административных правонарушениях, ужесточающих ответственность за осквернение объектов культуры и участившиеся акты вандализма по отношению к произведениям искусства, я не только однозначно поддержал депутата, в котором заговорил художник, но и вспомнил те времена, когда уже тогда знаменитый режиссер и актер создал и проводил в Одессе парадоксальный для советского времени фестиваль зрелищного кино «Золотой Дюк», ставил чуть ли не самый знаменитый отечественный многосерийный телефильм «Место встречи изменить нельзя» и рядом с Виктором Цоем играл роль гангстера в «Ассе» Сергея Соловьева.
Дух Говорухина-художника (в самом широком смысле этого слова) чувствуется и в требовании ввести санкции как для граждан, так и для должностных лиц за «воспрепятствование публичному исполнению (показу) произведения литературы, искусства или народного творчества во время проведения театрально-зрелищного, культурно-просветительного или зрелищного мероприятия, публичному показу фильма».
К сожалению, большинство моих коллег обратили внимание на другое, а именно на мнение Станислава Сергеевича о том, что в искусстве нужны некие «нравственные ограничители». Полагаю, что сказано это было из дипломатических соображений для того, чтобы уравновесить законодательные инициативы, которые иным не связанным с искусством депутатам могут показаться слишком радикальными. Однако проблема здесь действительно есть, и не одна.
Ведь именно отношение к Говорухину как к высокопоставленному чиновнику, а не художнику, объясняет резкую критику его последних режиссерских работ, которые я лично считаю если не всегда безупречными, то безусловно искренними и вполне достойными. Любовное воспроизведение атмосферы (и кино) своей юности вызывает предпочтение к стилизованному черно-белому изображению, которое не скрывает, а раскрывает противоречия и конфликты и эпохи, и людей, определивших ее специфику.
Не берусь судить, влияют ли на эти образы какие бы то ни было «нравственные ограничители». Скажу только, что накладывать дополнительные ограничения друг на друга — не дело художников, которые призваны бороться за расширение зоны свободы творчества. Яркий пример тому — выступления Никиты Михалкова или Карена Шахназарова против запрета нецензурной лексики в произведениях театрального и киноискусства.
Отсюда и безнадежность всех попыток создавать коллективные «этические хартии», в разработке которых мне, по долгу службы, приходилось принимать участие и в советское, и в постсоветское время. Ограничениями занимаются и должны заниматься другие люди, и в полемике и борьбе с ними рождаются те или иные законы и культурные нормы. Двуликое зеркало возникает в том случае, если чиновник и художник сочетаются в одном лице. При этом лицо художника, как правило, оказывается более долговечным, как о том свидетельствуют исторические судьбы Гете, Грибоедова или Бажова. Думаю, не ошибусь, если предположу, что так будет и в случае Говорухина.
Вместе с тем важно и другое. Вспомним классическую формулировку Канта: «Звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас». Последний и есть внутренний механизм самоцензуры, именно внутренний, и попытки вынести его вовне, на мой взгляд, абсолютно бесплодны. Нравственное чувство homo sapiens — результат сложного взаимодействия целого ряда биологических и культурных факторов, которые до сих пор являются предметом научных и теологических дискуссий. Система внешних запретов, даже самая жесткая и жестокая, эти проблемы, как известно, не решает.
А вот вандализм, осквернение произведений искусства и попытки кастрировать творческую энергию и художественную жизнь общества вполне могут и должны быть пресечены законодательными инициативами, с которых я начал эти заметки.