Режиссер революции. Им восторгались Чарли Чаплин и весь Голливуд. Как Сергей Эйзенштейн изменил мировое кино?

Ни один по-настоящему серьезный разговор о кино невозможен без фигуры Сергея Эйзенштейна — подлинного революционера от кинокамеры и человека, судьба которого отразила все драмы первой половины ХХ века. Противник буржуазной концепции кинематографа, он открыл дорогу советскому авангарду. Одним из первых он начал теоретическое осмысление феномена кино, а его исследования способов съемки и визуальных метафор входят в программы ведущих режиссерских школ по всей планете. Его фильмография — небольшая, но бесценная для мирового кинематографа — оказала огромнейшее влияние и на восприятие российской истории. «Лента.ру» в рамках проекта «Жизнь замечательных людей» рассказывает о жизненном и творческом пути новатора, показавшего всему миру магию кино.

Кадры фильма «Броненосец "Потемкин"», главного творения Сергея Эйзенштейна, преисполнены драматизма. За свирепым штормом как символом надвигающегося восстания следуют кадры жестокого расстрела одесситов, скатывающейся вниз по лестнице коляски с младенцем, матери, несущей на руках окровавленного ребенка, спины солдат, шагающих через тела, — все это потрясало до глубины души.

Режиссер-сюрреалист Луис Бунюэль заверял, что, выйдя из кинотеатра с товарищами после показа, попытался возвести на улице баррикаду. Основатель выдающей «Оскары» Американской академии киноискусств и крупнейшая звезда эпохи немого кино Дуглас Фэрбенкс называл картину самым мощным и глубоким переживанием в своей жизни. Комедийный актер и режиссер Чарли Чаплин объявил работу Эйзенштейна «лучшим фильмом в мире». Молодой Дэвид О. Селзник, 13 лет спустя ставший продюсером «Унесенных ветром», призывал коллег из MGM изучать «Броненосец "Потемкин"» так, «как художники изучают Рубенса или Рафаэля». Фильм хвалил даже будущий отец нацистской пропаганды Йозеф Геббельс, посчитавший, что «любой политически неопределившийся зритель мог бы стать большевиком после просмотра картины».

Сын против отца

Бунтарство было ключевой чертой характера Сергея Эйзенштейна с самого начала. Долгое время он как будто бы следовал по пути отца, в рижском доме которого вырос. Прилежно учился, уже в юном возрасте владел четырьмя языками и беспредельно любил книги. Михаил Осипович мало внимания уделял воспитанию сына, но чрезвычайно гордился его достижениями в школе, о которых постоянно докладывал знакомым. Отец Эйзенштейна работал архитектором и строил безвкусные дома в стиле плохого модерна. И вот однажды Сережа спросил: «Папа, как тебе не стыдно строить такие ужасные дома?» Тот сильно рассердился и сделал выговор гувернантке: «Почему так плохо воспитывается мой сын?»

Родители Сергея развелись, когда ему было 11 лет. Мать Эйзенштейна Юлия Ивановна, дочь русского купца, жила в Санкт-Петербурге и любила сына издали и мечтала, что когда Сергей окончит реальное училище, она отправит его в большое путешествие «по этапам развития мировой человеческой культуры» — в Египет, Грецию, Рим и далее на север Европы. Поездки не вышло, помешала разразившаяся в 1914-м Первая мировая война. Эйзенштейн переехал к матери и поступил в Институт гражданских инженеров, чтобы, пойдя по стопам отца, стать архитектором.

Но и эти планы нарушила война — Гражданская. Сначала грянула Февральская революция, весной 1917-го Эйзенштейн был призван на военную службу и зачислен в школу прапорщиков инженерных войск. Через год он добровольцем пошел в Красную армию, где прослужил до 1921-го. В этот период Эйзенштейн и увлекся творчеством: расписывал агитпоезда, был художником-декоратором и актером, ставил самодеятельные спектакли. Время было бурное, буквально распираемое идеями самого разного толка, и Эйзенштейн с головой нырнул в океан беспокойной эпохи. Стоит заметить: Сергей ушел в Красную армию, а его отец — в белую.

Демобилизовавшись, Эйзенштейн решил не доучиваться на архитектора и продолжил заниматься театральным искусством. Проявившиеся во время войны противоречия стали проявляться и здесь. Фанат гениев Возрождения и литературной классики, обратившись к искусству, он увлекся идеями левого театра, мечтавшего сбросить классику с корабля современности. Эйзенштейн переехал в Москву, где устроился художником-декоратором в труппу Первого рабочего театра Пролеткульта и поступил в Государственные высшие режиссерские мастерские к Всеволоду Мейерхольду. Легендарного театрального режиссера Эйзенштейн искренне боготворил, но обучения в мастерских не окончил. Зато уже весной 1922 года поставил собственный спектакль по Островскому «На всякого мудреца довольно простоты».

Режиссер для миллионов

После нескольких экспериментов в театральной режиссуре Эйзенштейн решил попробовать себя и в кино. Начал, как и многие его современники, с переделки западных картин: его первой работой стала «Позолоченная гниль», перемонтированный фильм Фрица Ланга «Доктор Мабузе, игрок».

Затем при поддержке Пролеткульта ему удалось снять дебютную картину «Стачка» — о разжигании и подавлении бунта рабочих на русской фабрике.

«Стачка» была новаторским фильмом с точки зрения ракурсов и монтажа — Эйзенштейн маскировал художественное произведение под кинохронику, обильно использовал в нем сцены-аттракционы и изобразительные метафоры, чтобы воздействовать на зрителя. К примеру, кадры расстрела рабочих шли вперемешку со сценой закалывания и освежевывания скота, чтобы довести зрителя до ассоциативного сопоставления подавления бунта с бойней.

Более того, в «Стачке» отсутствовала привычная фабула и главные герои: режиссер намеренно отказался от классического исследования отдельных характеров в угоду изучения масс. По сути, главным героем дебютного фильма Эйзенштейна стала сама история, которую, согласно его видению, творили не героические личности, а миллионы, и делали это на равных друг с другом. Пожалуй, ни один другой фильм так не отразил дух 1920-х, когда в СССР действительно пытались строить абсолютно новое общество.

В том же году советская власть поручила Эйзенштейну его первый госзаказ — картину, посвященную 20-летию первой русской революции. Так появился легендарный «Броненосец "Потемкин"».

Изначально фильм о бунте матросов на одном из кораблей Черноморского флота предназначался для иллюстративного материала на политинформационных лекциях. Но Эйзенштейн не был бы собой, если бы не воспользовался возможностью снять то кино, которое мечтал. Картина, в отличие от первой, не так сильно пестрила мудреными техниками. Не отказываясь целиком от интеллектуального монтажа и языка кинометафор, режиссер сделал ставку на шокирование.

На первом же просмотре «Броненосец "Потемкин"» произвел эффект разорвавшейся бомбы — зрителей глубоко потрясло увиденное на экране. Режиссер на следующий день после премьеры сделал в своем дневнике пометку: «Проснулся знаменитым». Эйзенштейну тогда было 27 лет.

Сказать, что «Броненосец "Потемкин"» оказал влияние на Голливуд, — значит не сказать ничего. Можно сколь угодно долго перечислять оммажи и отсылки к этой ленте у режиссеров с мировым именем — от Брайана де Пальмы и Фрэнсиса Форда Копполы до Джорджа Лукаса и Терри Гиллиама, — но на самом деле фильм Эйзенштейна сформировал целую философию голливудского кино — ту, в которой добро и зло имеют явные очертания, симпатия зрителя падает туда, куда указывает режиссер, а исторические события представляются в глубоко драматизированном, гиперболизированном, почти фантастическом переложении. Не меньшее влияние на мировое искусство оказала и техника эйзенштейновского монтажа, включавшая в себя быструю смену кадров и ракурсов, — именно благодаря ей возникли в привычной нам форме жанр экшен и даже музыкальные клипы эпохи MTV.

После грандиозного успеха «Броненосца» советская власть выдала Эйзенштейну карт-бланш на полотно о победе Октябрьской революции.

Беспрецедентные по тем временам ресурсы, выделенные на «Октябрь», породили шутки о том, что съемки ленты навредили Петербургу больше, чем сама революция.

Массовку Эйзенштейну предоставили воинские части Красной армии, снимать разрешили на месте реальных событий. Город даже обесточили, чтобы электроэнергии хватило на освещение Дворцовой площади. Профессиональных актеров в картине почти не было — даже вождей революции играли простые рабочие, врачи и студенты, обладавшие портретным сходством с героями.

Картина должна была выйти к юбилею революции, однако в торжественные дни премьера так и не состоялась. Причины отложенного показа до конца не ясны, но именно в тот период в СССР обострилась внутрипартийная борьба между Иосифом Сталиным и другими революционерами, в том числе Львом Троцким. Сталин победил, и из-за перемены политического климата режиссер был вынужден удалить из фильма его оппонентов. Премьерный показ «Октября» прошел только в марте 1928 года.

Климат действительно изменился. Была свернута политика НЭПа, уходило и время радикальных экспериментов в искусстве, культуре и частной жизни, когда казалось, что советский гражданин может в самом деле явить собой образ человека нового времени, свободного от прежних стереотипов и способного брать немыслимые прежде высоты. Куда менее удобным для власти стал и сам Эйзенштейн со своими в одночасье ставшими не очень уместными замыслами.

Неудобный революционер

С 1928 по 1932 год режиссер был за границей, большую часть времени — в США, а также в Мексике. Всюду он продолжал работать — пытался, в частности, экранизировать «Американскую трагедию» Теодора Драйзера, сотрудничал с Чаплином, отснял тысячи метров пленки, но так и не завершил ни одного фильма. Вдобавок он навлек на себя немилость Сталина, недовольного длительным пребыванием советского деятеля культуры за рубежом. Немало подозрений вызывал и эксцентричный в любую эпоху характер и склад ума режиссера, который искренне и вполне по праву считал себя гражданином мира, имел десятки экзотических интересов и разбирался как в обычаях индейцев Полинезии, так и в истории Гаити и тонкостях японского живописного искусства.

Из-за давления с родины Эйзенштейну пришлось возвращаться в Союз, где он вскоре, в 1935-м, взялся за съемки следующего своего фильма «Бежин луг». Закончить ленту по мотивам истории Павлика Морозова ему, однако, не позволили. В 1937 году на предпоказе картину в черновом монтаже раскритиковали за формализм, производство было остановлено. Эйзенштейну пришлось написать статью под названием «Ошибки "Бежина луга"», в которой режиссер, как емко выразилась киновед Нея Зоркая, «просил извинения за то, что он Эйзенштейн».

Такое наказание для Эйзенштейна предлагал руководитель советского кинематографа Борис Шумяцкий. За режиссера вступился Вячеслав Молотов, в переписке со Сталиным заявивший, что с Эйзенштейном «надо повозиться». Так режиссеру — под строгим контролем властей — позволили снять следующий фильм. Изначально им должна была стать картина о бунте солдат в Первую мировую войну «Мы — русский народ» по сценарию Всеволода Вишневского. Однако затем решено было дать Эйзенштейну задание на более аллегорическую тему — об исконном противостоянии русского народа силам извне. На дворе был 1938 год. От судьбы некоторых коллег и множества знакомых великого режиссера спасал лишь образ ученого чудака — взъерошенный, пышущий идеями и сюжетами, всегда готовый увести разговор в незнакомые собеседнику дали кинематографист оказался слишком странен даже для репрессивного аппарата.

В это десятилетие в СССР проходила ревизия классического марксистского взгляда на историю, в том числе на патриотизм как исключительно буржуазное явление. Мировой революции не произошло, и потому молодой стране, равно как и только установившему над ней единоличную власть вождю, нужна была отличная от революционной идеологическая база.

В построении нового советского патриотизма идеологи опирались на прежний имперский патриотизм и его героев.

В свете возраставшей угрозы со стороны нацистской Германии воевавший с тевтонцами Александр Невский оказался подходящей для этой задачи фигурой, а желавший выбраться из опалы Эйзенштейн с готовностью взялся за фильм о русском князе. Режиссера также обрадовал тот факт, что он берется снимать об эпохе, о которой с визуальной точки зрения — как выглядели люди, каким был их быт — на тот момент было известно не так много.

В «Александре Невском» Эйзенштейн впервые сосредоточился на личности в центре сюжета — исполнителем заглавной роли стал Николай Черкасов. Но и для других персонажей был собран первоклассный по тем меркам актерский состав. В качестве композитора выступил Сергей Прокофьев. Позже американский режиссер Сидни Люмет говорил об этой работе как о единственном за всю историю кино примере равноправного сотрудничества великого режиссера с великим композитором.

Начавшийся в конце 1938 года прокат фильма, сопровождавшийся широкой историко-культурной просветительской кампанией, имел огромный успех. Александр Невский быстро стал новым национальным героем, а Ледовое побоище — одной из самых легендарных битв в истории Руси. С началом Великой Отечественной войны показы картины, частично остановленные после подписания пакта Молотова — Риббентропа, возобновились с новой силой и с неменьшим успехом. В 1942-м в СССР был учрежден орден Александра Невского; из-за того, что прижизненных портретов князя не сохранилось, на ордене изображен профиль сыгравшего его Николая Черкасова.

Обличитель тирана

Картину об Иване Грозном заказал лично Сталин, также тщательно визировавший сценарий. Мотивы советского лидера известны: история собирателя русских земель и учредителя опричнины должна была перекликаться с актуальной советской эпохой, образом самого Сталина и устроенным им политическим террором конца 1930-х. При этом жестокость и параноидальность Грозного необходимо было, как рассказывал сам режиссер, «не обелить, но объяснить».

Как и «Александр Невский», этот фильм Эйзенштейна далек от реализма: здесь элементы музыкального театра сплетаются и с шекспировским театром, и с античным. Трехчасовая, разбитая на две части картина (планировалась и третья, но ее Эйзенштейн снять не успел) снималась на черно-белую пленку за исключением двух сцен — танца опричников в Александровской слободе и заключительного монолога царя. По замыслу режиссера, цвет в этих эпизодах должен был нести эмоциональный потенциал не меньший, чем музыка Прокофьева.

Эйзенштейн разбил картину на две части не только из-за объемного хронометража.

В первой он, как и желал Сталин, оправдывает жестокость Грозного, рисует его мудрым правителем, действия которого обусловлены исключительно внешними обстоятельствами.

За эту ленту, вышедшую в прокат в январе 1945 года, Эйзенштейн был удостоен Сталинской премии I степени.

А вот вторая часть, отснятая практически одновременно с первой, в кинотеатрах при жизни Сталина так и не появилась. В ней Грозный предстает больным безумцем, целиком отдавшимся во власть паранойи. Фильм, начавшийся как апология террора, завершился обличением деспотизма, — сложно воспринять его иначе как бунт создателя против пытавшегося контролировать творческий процесс покровителя.

Сталин потребовал от кинематографиста переделать вторую часть — о том, каким советский лидер видел продолжение, можно понять по записанной со слов Эйзенштейна и Черкасова беседе (больше, конечно, походившей на инструктаж).

Однако переснять картину режиссер не успел — 11 февраля 1948 года в возрасте 50 лет Сергей Эйзенштейн умер от сердечного приступа.

Фильм «Иван Грозный» получил немало критики за искажение исторической действительности, что, однако, едва ли можно назвать критикой справедливой. Подобными искажениями Эйзенштейн занимался весь свой режиссерский путь, именно он первым показал миру, что такое иллюзия кино и какое невероятное влияние сила этой иллюзии может оказывать на зрителя.

Именно эту силу узрел и подхватил Голливуд, пораженный «Броненосцем "Потемкин"». На этой силе свои карьеры в «фабрике грез» построили кинематографисты золотого века, а за ними и Спилберг, Лукас, Скорсезе, Тарантино — да и почти все звездные голливудские режиссеры.

Эта сила по сей день тянет нас в кинотеатры, позволяет на пару часов выпасть из суровой реальности, и всех нас, сидящих в полутемном зале, в какой-то степени объединяет друг с другом.

ЖЗЛ