«Я хочу вырваться из этого ада» Пожары, скорпионы и жестокие расправы: как россиянки выживают в сирийском плену

«Лента.ру» продолжает серию публикаций о россиянках, которые сегодня находятся в сирийском лагере для военнопленных «Аль-Холь». Вместе с детьми они отправились вслед за мужьями в Сирию, на территорию, подконтрольную международной террористической организации «Исламское государство» (ИГ — запрещена в России). Но жизнь среди боевиков оказалась не самым суровым испытанием в жизни этих женщин. После разгрома ИГ они оказались в сирийской пустыне за колючей проволокой, в лагере военнопленных вместе с десятками тысяч других пленниц. В прошлой статье свою историю рассказала петербурженка Яна Комар, которая находится в «Аль-Холь» с четырьмя малолетними детьми. Мать Яны пыталась помочь ей и получила восемь лет колонии за содействие террористам. Сегодня мы публикуем рассказ другой пленницы, Олеси Биченовой, о том, как устроен и чем живет лагерь «Аль-Холь», одно из самых закрытых и безнадежных мест в Сирии.

«Аль-Холь» официально является лагерем беженцев в районе сирийского города Эль-Хасака. Изначально он был рассчитан на 11 тысяч человек, но позже число людей в нем многократно увеличилось. В мае 2019 года РИА Новости сообщало, что там находятся 73 тысячи человек, 94 процента которых — женщины и дети.

По официальным данным, к началу 2022 года в лагере все еще проживает около 56,5 тысячи человек. Однако ряд гуманитарных организаций считает эту цифру сильно заниженной. Яна Комар и Олеся Биченова находятся в «Аль-Холь» уже несколько лет. Их рассказы корреспондент «Ленты.ру» Владимир Седов записал при помощи мессенджеров.

При этом обе пленницы пошли на большой риск: в лагере «Аль-Холь» очень слабый интернет, а пользование мобильными телефонами там наказывается избиением плетьми. В течение недели россиянки по ночам записывали ответы на вопросы нашего издания. Сегодня — история Олеси Биченовой из Северной Осетии, которая находится в сирийском лагере. Вместе с ней до недавнего времени там жила ее шестилетняя дочь Латифа.

«Террористы творили все, что хотели»

Олеся Биченова: Хотя я и родилась в христианской семье, меня с детства интересовали другие религии — в том числе ислам. Из Северной Осетии я вместе с подругой перебралась на заработки в Москву и здесь, в столице, в 24 года стала мусульманкой — носила хиджаб и совершала намазы.

В то время в сети я познакомилась с будущим мужем Саматом Байджановым, уроженцем Оренбуржья и казахом по национальности. Он жил в Сирии и пригласил меня к себе, чтобы вместе жить по законам шариата. После того как я прилетела к Самату, мы вскоре поженились.

Муж вел обычную жизнь и не собирался ни с кем воевать, но война сама настигла его. Однажды в городе Латакии он ехал на машине и попал под обстрел. Рядом с автомобилем разорвался снаряд: Самату обожгло левую часть тела, он был ранен осколками, а его левая рука с тех пор перестала нормально работать.

Первый год после этого мы жили более-менее нормально. Самата из-за его травм не призывали на войну, но и работать он толком не мог. В итоге мы как-то крутились на его скромное пособие в 200 долларов в месяц. У нас родилась дочка Латифа — мы на эти деньги умудрялись содержать и ее.

В Сирии, на территории ИГ, я быстро поняла: никакого шариата там нет — это всего лишь видимость. По законам шариата за мусульманами нельзя следить, пытать их или издеваться над пленными. Все это строго запрещено, но террористы творили все, что хотели.

Ко всему прочему, в ИГ мусульмане были далеко не равны, как об этом говорится в шариате: все основные высокие посты у террористов могли занимать только иракцы — другим национальностям они просто не доверяли.

«Снаряд влетел в нашу квартиру»

Мы находились в городе Ракке — столице халифата (запрещенная в России международная террористическая организация «Исламское государство», ИГ — прим. «Ленты.ру»). Я всеми силами скрывала от мужа, что хочу уехать оттуда: просто не знала, как он отреагирует.

Да и в России меня не ждало ничего хорошего — на меня завели уголовное дело по статьям 205.1 («Содействие террористической деятельности») и 208 («Организация незаконного вооруженного формирования или участие в нем») УК РФ. О том, что творилось у меня в душе, я написала маме, и она связала меня с российским силовиком.

Этот силовик вел мое дело в Северной Осетии. По своим каналам он нашел в Ракке человека, который попытался мне помочь. Сначала я готовилась к бегству втайне от мужа, но потом открылась ему.

К сожалению, у нас ничего не вышло: все границы территории ИГ были заминированы, сириец, которого нашел российский силовик, не смог нам помочь, а Ракку в конце концов окружили силы проамериканской коалиции. Это окружение длилось четыре месяца. За это время мой муж погиб под обстрелом, и тогда мы с дочкой переехали в общежитие для вдов.

В последние дни окружения в нашу квартиру влетел разрывной снаряд: я получила ранение в ногу и до сих пор живу с осколком. После этого проамериканские силы открыли коридор для беженцев, и нас вывезли в город Хаджин. Там я провела месяц, прежде чем мне удалось выехать оттуда вместе с дочерью. Так мы попали к курдам и полгода жили в их лагере «Аль-Холь».

Все это время я надеялась на депортацию. Однажды мне и другим беженцам сообщили, что нас якобы собираются везти в Турцию. Мы поверили, нас погрузили в автобус, а потом пересадили в большой закрытый КамАЗ. Но это был обман: курды просто отвезли нас обратно в ИГ и обменяли на своих пленных.

Вновь оказавшись у террористов, я стала искать единомышленниц для побега. Вскоре мы объединились и нашли проводника-сирийца. Вместе с ним мы 16 часов шли по пустыне, прежде чем нам удалось вновь выйти к курдам. Мы с Латифой вновь попали в лагерь «Аль-Холь», где живем уже три года и восемь месяцев.

«Палатки сгорали на моих глазах»

В лагере нам дали палатки из ткани и брезента, матрасы, одеяло, железную посуду и некоторые продукты. Но одной палатки мало даже для небольшой семьи: чтобы обустроить места для сна, кухни и ванной, нужно или самим покупать еще одну палатку, или достраивать пристройками ту, что уже есть.

Для пристроек обычно используют трубы от сломанных палаток и «чадры» — куски брезента размером 3,5 на 4,5 метра. Ими обшивают забитые в землю трубы и накидывают сверху на эту конструкцию, как крышу. Кроме того, «чадру» накидывают и на саму палатку: так она служит дольше, летом лучше защищает от палящего солнца, а зимой — от ветра и проливных дождей.

Благодаря пристройкам к палаткам, с одной стороны, становится комфортнее жить, но места в лагере при этом становится меньше: соседние палатки, разрастаясь, оказываются буквально впритык друг к другу. Это очень пожароопасно. Я видела в лагере не один пожар — палатки из самого разного материала сгорали на моих глазах за секунды.

В одном из таких пожаров в третьем секторе «Аль-Холь», по моим подсчетам, сгорело около 35 построек, а может, и больше, выгорел целый квартал. Это было ужасное зрелище. Другая проблема — ядовитые обитатели пустыни: летом змеи, скорпионы и тарантулы часто заползают в палатки.

Если говорить о продуктах, то их в лагере выдают 2-3 раза в месяц. На семью в месяц выдается 5 килограммов сахара, 15 бутылок масла и 2 мешка риса. Кроме того, иногда мы получаем стиральный порошок, шампунь и мыло — все это представляет огромную ценность в «Аль-Холь».

«В нашей воде находят червей»

Чтобы в лагере была вода, там через каждые 200 метров установили колонки: они работают каждый день с 7:00 до 11:00 и с 15:00 до 21:00. Но из-за жары воды постоянно не хватает — она быстро заканчивается, и не все успевают ее набирать, ведь людей здесь очень много.

Моемся мы в 70-литровых бочках, куда таскаем воду в ведрах. Но, чтобы устроить подобие ванной комнаты, одной бочки мало: мы сами заливаем под ней землю цементом и устраиваем подобие слива. Вся эта конструкция размещается в пристройке к палатке. Летом мыться проще: вода нагревается от солнца. Зимой же приходится ее греть на керосиновых печах.

Само качество воды при этом ужасное — в ней находят червей и всякую гадость. А если в такую кипящую воду добавить молоко, оно сразу же свернется. Но мы ее пьем — выхода нет. Конечно, если у вас есть деньги, жизнь в «Аль-Холь» становится лучше: здесь можно достать все — от фруктов и овощей до мяса и сладостей.

Все это продается на местном рынке, причем там есть не только еда, но и одежда, косметика и даже украшения из серебра и золота. Но для того чтобы себе что-то позволить, нужны люди, которые помогут деньгами, — родные, друзья или просто кто-то неравнодушный из соцсетей.

Деньги в «Аль-Холь» можно переводить двумя путями — легальным и нелегальным. Легальный путь — через курдов, но им мало кто пользуется. Большую сумму они легко могут оставить себе или выдать деньги в сирийской валюте, а не в долларах, курс которого здесь только растет.

Я сама не получаю деньги от мамы: она боится мне что-то посылать — не хочет попасть за решетку, как мать Яны Комар. Но из-за этого моя дочь Латифа не может ходить на платные уроки, у нее слабый иммунитет из-за плохого питания и в шесть лет нет ни одного целого зуба. Я не знаю, чем ей помочь, и очень хочу вырваться из этого ада. Я верю, что мы сможем.

Сейчас я сама учу дочь читать, писать и считать. Без учебников сложно: можно было бы скачать электронную книгу и распечатать ее, но у меня нет на это денег. Латифа постоянно дома: я боюсь отпускать ее от себя. Иногда к ней приходят ровесники, они вместе играют — и это даже похоже на нормальное детство.

«Ее голову превратили в кровавое месиво»

Все пленницы в «Аль-Холь» делятся на две группы: одни продолжают поддерживать идеи ИГ, а другие, как я, отказались им следовать. Формально лагерь переселенцев (по-сирийски — мухаджиров) делится на пять секторов, но это условное деление, никаких перегородок между секторами нет.

Мы с Латифой живем в первом секторе. Здесь, как и во втором, — те, кто отреклись от террористов. А в трех других секторах живут их сторонницы.

Однажды сторонницы ИГ избили мою подругу. Они превратили ее голову в кровавое месиво. Она возвращалась с рынка, когда ее окружили 15 женщин и стали бить молотками, ножами и трубами от палаток. Причем вместе с ними мою подругу избивали их дети — мальчики-подростки и 14-летняя девочка.

В тот день жертвами нападений стали еще несколько женщин, но они пострадали не так сильно. А мою подругу по нашей просьбе курды забрали в больницу: там ей за пару дней зашили все раны, а потом вернули назад. К слову, сторонницы террористов иногда действуют не сами: они посылают своих детей бить наших.

Детская жестокость в лагере вообще очень распространена: дети террористок часто мучают животных. Недавно они камнями забили до смерти месячного щенка. Когда весной у меня родила собака, рано утром я нашла двух новорожденных щенков со вспоротыми животами.

Почему дети сторонниц ИГ поступают так — я не знаю. В исламе ценится каждое живое существо, и даже муравья нельзя убить просто так. Но агрессии в нашем лагере много, поэтому я стараюсь всегда держать Латифу при себе.

«Россия не хочет нас забирать»

Мы с другими россиянками сегодня из последних сил держимся в «Аль-Холь». Курдам нет до нас дела: мы им нужны лишь ради денег. Дело в том, что Международный комитет Красного Креста (МККК), ЮНИСЕФ и другие международные организации выделяют немалые средства на содержание пленниц лагеря, пока США спокойно качают здесь нефть.

Да и Турция давно точит на курдов зуб. Поэтому пленницы для них — страховка. Хотя к России у курдов особое отношение: они заявляли, что готовы отдавать на родину российских детей, но только с матерями.

В итоге всех круглых сирот из «Аль-Холь» российская сторона уже вывезла, организовав немало рейсов. Но сироты закончились — еще 104 российских ребенка долгое время находились в лагере с готовыми документами. Разделять их с матерями курды до последнего не хотели, а нас, матерей, Россия по каким-то непонятным причинам до сих пор просто не хочет забирать.

Казахстан вывез всех своих — даже мужчин — еще в первый год существования лагеря «Аль-Холь». Потом своих забрали Узбекистан, Таджикистан, Франция, Бельгия, Босния и Украина. Сейчас этим вопросом занимаются Азербайджан и Киргизия.

17 октября российские власти забрали часть детей из лагеря «Аль-Холь»: с ними уехала и моя Латифа. Их всех отправили в Москву. Теперь я одна и не знаю, что будет со мной дальше. Я жалею о том, что приехала в Сирию, — это была ошибка моей юности. Но я заплатила за нее сполна. Я хочу, как все нормальные люди, работать, воспитывать дочь и помогать маме.

Впрочем, сейчас мне уже не важно, условный это будет срок или реальный — я просто хочу уехать отсюда. В «Аль-Холь» много тех, кто давно отрекся от ИГ и много раз безуспешно пытался вернуться домой. Я верю, что в МИД России узнают о нас — и предпримут что-то, чтобы мы вернулись на родину.