«Спаслись те, кто научился ладить и делиться» Как вежливость помогает людям по всему миру выживать? Отвечает ученый

Ученые все больше склоняются к мысли, что в ходе эволюции выживает не сильнейший, а самый приспособленный. И одним из главных качеств успешного биологического вида становится дружелюбие, умение ладить с окружающими и кооперироваться ради достижения общих целей. Ученые Ванесса Вуд и Брайан Хэйр в книге «Выживает самый дружелюбный» на примере лис, собак, кур, обезьян и, конечно, людей прослеживают, как это работает. С разрешения издательства «Бомбора» «Лента.ру» публикует фрагмент текста.

Мы видели собак и лис, отбираемых по критерию дружелюбного отношения к людям, и самцов бонобо, которые прошли непроизвольный отбор по критерию благожелательности в отношении самок. Какой тип дружелюбия позволил людям одомашнить самих себя?

Каждый день охотники-собиратели, такие как народ хадза в Танзании, проводят в поисках пищи, затем они возвращаются в лагерь, чтобы приготовить пищу, поесть, пообщаться и уснуть. Женщины приносят выкопанные корнеплоды и собранные фрукты. Мужчины возвращаются с мясом и медом, которые достаются им большими усилиями. Другие приматы иногда делятся друг с другом едой во время собирательства, но только люди приносят еду домой. В сообществах охотников-собирателей еду распределяют в относительно равных долях.

Особо продуктивные в собирательстве семьи не забирают себе львиную долю общака. Они делятся продуктами и заводят друзей, которые в благодарность позаботятся о них в случае голода, болезни или травмы. Их единственной страховкой ввиду отсутствия стабильного урожая, холодильников, банков или правительства являются эти социальные связи.

Самые продуктивные охотники хадза до возвращения в лагерь с пищей наедают необходимую им ежедневную порцию калорий. Делиться излишками взаимовыгодно, поскольку, кормя других людей, они укрепляют связи, которые послужат им буфером в случае дефицита. Перспектива делиться также мотивирует сотрудничество, поскольку это означает, что все получат больше еды. За сотни поколений эти группы, внутри которых имеются сильные связи, выработали конкурентное преимущество перед менее склонными к сотрудничеству деспотичными людьми, не имеющими надежных социальных гарантий.

Эти гарантии видоизменяют расчет социальных отношений. В то время как сотрудничество между шимпанзе ограничено страхом и деспотизмом, сотрудничество между охотниками-собирателями выгодно всем. В отличие от самцов шимпанзе, старающихся доминировать друг над другом, охотники-собиратели направляют агрессию на тех, кто пытается доминировать в группе. Когда в своих группах люди применяют агрессию не для того, чтобы установить свое превосходство, а для того, чтобы предотвратить захват власти, коллективная ответственность, толерантность и кооперация возрастают в разы.

Это новое социальное уравнение означало, что выгода от обретения новых социальных партнеров часто во много раз превосходила затраты на них. Сюда включались и партнеры, не входящие в группу. Аналогичный расчет объясняет, почему бонобо нравятся незнакомцы. Не подвергаясь риску смертельной агрессии со стороны соседствующих с ними самцов, самки бонобо могут общаться с соседями и расширять свои социальные сети.

С нами произошел отбор по принципу дружелюбия, но разница в том, что мы не просто стали в целом более толерантными, подобно бонобо. Мы расширили определение членов своей группы. Шимпанзе и бонобо распознают чужаков на основании отсутствия личного знакомства. Тот, кто живет с ними, на их территории, — член группы. Все остальные — чужаки.

Шимпанзе могли слышать или видеть своих соседей, но почти всегда взаимодействие оказывалось кратким и враждебным. Бонобо гораздо дружелюбнее настроены к незнакомцам.

Мы также по-разному реагируем на знакомых и незнакомых людей, но, в отличие от любого другого животного, также обладаем способностью немедленно распознать, принадлежит ли незнакомец к нашей группе. Человеческая группа не определяется географически, но имеет более расширенную идентичность, что отличает нас от бонобо и шимпанзе.

У людей появилась новая социальная категория — внутригрупповой незнакомец. Мы можем распознать принадлежность к нашей группе в людях, которых впервые видим. Это тот, кто носит точно такую же футболку спортивной команды, принадлежит к студенческому братству или у кого на шее висит крестик. Каждый день, не задумываясь над этим, мы надеваем знаки отличия, понятные нашей группе. Мы даже готовы заботиться, дружить и жертвовать собой ради внутригрупповых незнакомцев.

Эта способность доминирует в современной жизни.

Этот тип дружелюбия не просто побуждает нас на добрые дела — великие, такие как стать донором органов, или незначительные, такие как помочь человеку перейти дорогу.

Людям действительно нравится помогать незнакомцам из идентичной группы, особенно если они понимают, что незнакомец осознает эту связь. Чимане — охотники-собиратели из Боливии. Когда исследователи показывали им изображения незнакомцев из их группы или из других групп, они охотнее были готовы поделиться ресурсами с другими имане. Аналогичным образом представители 14 из 15 промышленно и экономически развитых стран охотнее делились с незнакомцами из своей страны.

В младенческом возрасте мы начинаем распознавать внутригрупповых незнакомцев — примерно в то же время на поверхность выходят наши самые ранние способности в теории сознания. Девятимесячные младенцы предпочитают кукол, которые «едят» такую же еду, и им больше нравятся люди, которые «хорошо относятся» к этим куклам. Семимесячные младенцы предпочитают слушать пение на родном языке.

Аналогично тому, как младенцы начинают обращать внимание на коммуникативные намерения других людей, они также намечают фокус своего внимания. С самых ранних лет жизни наши мысли, чувства и представления о мыслях, чувствах и представлениях одних незнакомцев сильнее, чем других.

Психолог Ниам МакЛоклин показывала первоклассникам картинку с лицом куклы, превращающимся в человеческое. Школьники должны были сказать исследователям, в какой момент картинка «приобретала разум». Дети быстрее усматривали в картинке «разум», если им говорили, что на ней изображен кто-то из их города, чем из дальних стран. Также дети щедрее к членам своей группы. Взрослыми мы более склонны распознавать сознание людей из идентичной нам группы, чем из других групп.

Хотя мы от рождения испытываем тягу к людям из идентичных групп, на содержание идентичности сильное влияние оказывает общественность. Даже для младенцев групповая идентичность — это нечто большее, чем просто знакомство. По мере взросления мы можем усматривать идентичность в чем угодно: в одежде, пищевых предпочтениях, ритуалах, физическом сходстве, политических пристрастиях, малой родине или спортивных командах. Тогда как с позиции биологии мы оказываемся подготовленными к распознаванию групповой идентичности, наше социальное сознание позволяет сделать эту идентичность гибкой.

Антрополог Джозеф Хенрич утверждает, что эта пластичность является критически важной для появления социальных норм. Нормы — это имплицитные или эксплицитные правила, которым подчиняется малейшее социальное взаимодействие. Они лежат в сердце успеха всех наших институтов и, скорее всего, расцвели после самопроизвольного одомашнивания человека, позволяя нам идентифицировать и принимать людей за пределами непосредственно наших семей.

Молекулой, несущей основную ответственность за эволюцию этой новой социальной категории, является нейрогормон окситоцин. Окситоцин тесно связан с наличием серотонина и тестостерона, двух гормонов, которые, как мы вычислили, претерпели изменения в результате самопроизвольного одомашнивания человека. Имеющий количественное превосходство серотонин оказывает влияние на окситоцин, поскольку нейроны серотонина и активность их рецепторов являются посредниками для воздействий окситоцина.

Собственно, серотонин усиливает влияние окситоцина. Падение уровня тестостерона также укрепляет способность окситоцина устанавливать нейронные связи и изменять поведение. При повышенном уровне серотонина и пониженном тестостерона во время непроизвольного одомашнивания человека можно спрогнозировать действенность окситоцина.

Именно под сильным воздействием окситоцина на поведение наш вид выработал способность воспринимать свою группу как семью. Когда исследователи давали людям вдохнуть окситоцин, у испытуемых просыпалась эмпатия и они могли точнее распознавать чужие эмоции. Вероятно, гормон проходил через префронтальную кору головного мозга (mPFC) — часть, отвечающую за сеть теории сознания.

Окситоцин может нарушать связь между mPFC и миндалевидной железой, оставляя больше влияния за mPFC и притупляя реакцию испуга и отвращения, продиктованную миндалевидной железой. Иными словами, окситоцин уменьшает чувство страха и усиливает чувство доверия. Когда исследователи давали людям вдохнуть окситоцин, те проявляли тенденцию к сотрудничеству, желали делать щедрые пожертвования и были более доверчивы в финансовых и социальных играх.

Окситоцин наводняет тело матери во время родов, он стимулирует появление грудного молока и передается младенцу при грудном вскармливании. Визуальный контакт родителей и младенцев создает окситоциновую петлю, вызывая чувство взаимной любви как у ребенка, так и у родителя. Наши белые глазные яблоки, отлично видимые и характерные только для людей, помогают включить эту окситоциновую петлю.

Хотя, вероятно, она изначально возникла, чтобы поощрять родителей за заботу о младенцах, ее возникновение стало общим для всех людей. Даже собаки (не волки) могут присвоить себе этот путь установления нежной связи, создав окситоциновую петлю между собой и хозяевами.

Согласно гипотезе самопроизвольного одомашнивания человека, когда нам на глаза попадается внутригрупповой незнакомец, окситоцин должен поспособствовать возникновению дружеских чувств по отношению к нему по подобию бонобо, но не агрессивных шимпанзе. Зрительный контакт создает очередной выброс окситоцина, укрепляя эмоциональную связь.

Когда вы знакомитесь с новым человеком, ваше желание выдержать визуальный контакт настолько, чтобы включился в работу окситоцин, наверное, важнее, чем твердость вашего рукопожатия.

Как мы видели на примере арктических эскимосов и тасманийцев, люди в изоляции утрачивают культурные знания. Культурная инновация человечества оказалась перенасыщенной, поскольку сотни и миллионы инноваторов проявляли уникальную способность принимать незнакомцев и сотрудничать с ними.

Мы полагаем, эта новая категория внутригрупповых незнакомцев появилась у нашего вида во время среднего палеолита, свыше 80 тысяч лет назад, и позволила сообществам укрупниться и стать более густонаселенными. Антрополог Ким Хилл предположила, что этот уровень толерантности форсировали, поскольку мужчины и женщины иммигрировали в соседние общины, заводя межобщинные семейные связи, которые не были характерны для других приматов.

По мере роста плотности населения произошел взрыв технологической инновации. С усовершенствованными технологиями мы могли вписаться в более широкий экологический спектр, чем любой другой вид человека. Торговля в сетях соседствующих групп, которые объединялись общими ритуалами или коммуникационными системами, позволяла нам максимально широко распространять инновации.

Даже если инноваторы не пересекались, это не мешало их идеям где-нибудь встретиться. Люди по бартеру обменивались природными ресурсами и получали доступ к воде за пределами своих территориальных границ. Это новоявленное сотрудничество создало потенциал для коллективных действий, таких как межгрупповая охота на крупных млекопитающих или рыб. Как только социальное уравнение сдвинулось в пользу дружелюбия, окрепшая сеть сознания дала нам главное преимущество перед другими человеческими особями.

Мысль о том, что дружелюбие привело нас к успеху, не нова. Как не нова и мысль о том, что как вид мы стали гораздо интеллектуальнее. Наше открытие заключается во взаимосвязи между этими идеями: именно усиление социальной толерантности привело к когнитивным изменениям, особенно имеющим отношение к коммуникации и взаимодействию.

Подобно лисам, отобранным под чутким наблюдением русского гения, или бенгальским вьюркам, выводящим гармоничные трели на фоне диких сородичей, мы обладаем одомашненным сознанием. И подобно первым бонобо, заселившим джунгли за излучиной реки Конго, и древним прародителям собак, пожиравшим наш мусор, мы вызвали эти из-
менения сами.

Только люди обладают гигантским мозгом, плотно упакованным в нейроны, что наряду с другими когнитивными способностями дарует нам беспрецедентный самоконтроль.

Мы разделяли эту способность к самоконтролю с другими видами человека, способными к производству примитивных орудий труда. Наши ближайшие родственники, неандертальцы, имели продвинутую культуру, орудия и даже, возможно, язык, но они не стали высшим хищником. В иерархии плотоядных они оставались на уровне шакалов или гиен: иногда они охотились, иногда доедали объедки и часто оказывались в зависимости от более крупных хищников.

Наш вид ненамного их опережал. Лютые засухи, извергающиеся вулканы и наступающие ледники угрожали нашему выживанию, и, может быть, мы близко подошли к черте вымирания. Затем, в среднем палеолите, мы и только мы прошли жесткий отбор по принципу дружелюбия. Он дал нам новую социальную категорию, не характерную ни для какого другого животного, — внутри группового незнакомца. Эта категория появилась как озарение и сохранилась благодаря окситоцину — гормону, наполняющему тело матери при рождении ребенка. Под воздействием окситоцина даже на большом расстоянии мы можем испытать чувство доброты к приближающемуся незнакомцу, если видим, что он на нас похож.