Узкие улочки, зажатые с двух сторон глухими стенами, храмы и мечети, которые помнят крестовые походы, закрытые для посторонних дворы домов, где поколениями хранятся традиции предков... Но старые города Востока — не просто туристическая достопримечательность: стоит разгневать их жителей, и эти кварталы превращаются в неприступные крепости, которые порой легче стереть с лица земли, чем взять штурмом. Ирак, Сирия, уйгурские районы Китая, Афганистан... Так уж сложилось, что исторические районы лучше приспособлены для партизанской войны, чем новостройки с широкими проспектами. А еще тут больше людей, готовых драться за свои идеалы, — и они раз за разом дают отпор лучшим армиям мира. «Лента.ру» разбиралась, как старый город стал на Ближнем Востоке и в Азии синонимом сопротивления и как исторические кварталы гибнут вместе с их обитателями.
Курдский оплот
В Диярбакыре, одном из крупнейших городов на востоке Турции, завершается реконструкция (а точнее — новая застройка) старой части города, что зовется Сур. Еще пять лет назад большая его часть была плотно забита старинными двухэтажными домами, внутренние дворы которых были скрыты от посторонних глаз глухими внешними стенами. Между жилищ были втиснуты мечети, построенные 400-500 лет назад, караван-сараи и прочие здания, характерные для ближневосточного города в позднее Средневековье.
От остальных кварталов Диярбакыра Сур отделяют крепостные стены из черного базальта, возведенные во времена Римской империи. В июле 2015-го года ЮНЕСКО включила их в список Всемирного наследия. А в декабре того же года на узких улочках Сура начались бои между сторонниками Рабочей партии Курдистана (РПК), которую власти считают террористической, и турецкими правительственными силами.
Диярбакыр (он же Амед) — самый крупный город всей официально несуществующей страны курдов. «Если когда-нибудь появится объединенный независимый Курдистан, куда войдут курдские области Турции, Ирака, Сирии и Ирана, то Амед будет его столицей», — рассуждают турецкие курды. Поэтому самые ожесточенные столкновения между турецкой армией и бойцами РПК обычно случаются именно в этом городе, и в горных районах поблизости расположены базы курдских повстанцев.
Сур
Фото: Brian Dell / Wikimedia
В конце 2015-го повстанцы укрепились в махаллях (районах частной застройки) Сура — перекрыли улицы баррикадами и вывесили свои флаги. А в 2016-м турецкие войска осадили Сур и начали планомерно уничтожать махалли с помощью тяжелой военной техники. К концу года сопротивление было полностью подавлено. Полиция оградила кварталы, где шли бои, глухими бетонными заборами. После этого заработала строительная техника — сносили и руины, и нетронутые войной дома.
«Вот следы от попадания пуль и осколков», — указывает житель Сура, 35-летний Барыш, на выбоины в минарете из черного базальта, стоящем на четырех колоннах возле мечети Шейх Матар. Весной 2017-го, когда я приезжал в Диярбакыр, эта мечеть еще находилась за бетонным забором, а теперь турецкие власти ее отремонтировали и открыли к ней доступ. Правда, осмотреть ее и знаменитый «четырехногий» минарет можно только с внешней стороны — мечети в Турции сейчас закрыты на карантин.
«Вон там две церкви — ассирийская и армянская. Говорят, они очень сильно пострадали во время боев в 2016-м», — показывает Барыш на два здания, облепленные строительными лесами и все еще огороженные заборами. На ассирийской католической церкви Мар-Петьюн (Святого Антония), например, до сих пор не восстановили крышу. Однако все это — редкие для Сура примеры реставрационных работ: большинство махаллей теперь застроены новыми типовыми зданиями, которые лишь отдаленно напоминают традиционные местные дома. Заселение в новое жилье пока не началось. Кого туда будут заселять и когда? «Не знаю. Власти ничего не говорят по этому поводу», — отвечает Барыш.
Новостройки в Суре
Фото: Александр Рыбин
В махаллях Сура, которые турецкие власти снесли после военных действий против бойцов РПК, к концу 2015 года проживали 25 тысяч человек. Барышу повезло: его дом оказался вне зоны боевых действий. О своей роли в тех событиях он благоразумно молчит, но показывает видео, снятые повстанцами во время боев. На кадрах — узкие улочки, закрытые сверху кусками материи, которые перекрывают обзор турецкой авиации и беспилотникам. Один из повстанцев, высунувшись из укрытия, стреляет из снайперской винтовки СВД по летящему мимо вертолету, а отстрелявшись, убегает за каменную стену дома. «Это буквально на соседних улицах от моего дома снято», — говорит Барыш.
До конца подавить сопротивление РПК турецким властям не удается и по сей день. Ночью с крыши дома Барыша слышно, как за древними крепостными стенами, по другую сторону реки Тигр, долго строчит стрелковое оружие: видимо, повстанцы атаковали один из блокпостов в окрестностях города.
Основные улицы Сура, достаточно широкие для проезда автотранспорта, в темное время суток патрулируют броневики полиции и жандармерии. Пешие патрули не рискуют проверять узкие темные проулки: там вдоль стен по несколько человек собираются местные мужчины. Они обязательно здороваются с иностранцами, ненавязчиво спрашивают, нужно ли чем-то помочь. Это жилистые мужчины с худощавыми лицами: они не похожи на «офисный планктон» или торговцев с рынка. Зато они похожи на людей с видео, которые показывал Барыш.
Почему Сур стал оплотом РПК? Весной 2017-го один из курдских общественников объяснял мне, что в старом городе Диярбакыра живут небогатые семьи, которые не смогли позволить себе новые дома или квартиры в других районах города. Многие из здешних жителей не оканчивали университетов. Они занимаются теми же ремеслами, что и их предки, владеют семейными мастерскими. До начала боевых действий на улицах Сура можно было встретить стада коз и баранов — настолько просто и незамысловато жили местные семейства.
Хотя сидящий в турецкой тюрьме вождь РПК Абдулла Оджалан заявляет, что главная цель его движения — построение коммунистического общества, для жителей Сура важнее всего этническая составляющая партии. Эти люди живут в полном отрыве от турецкой культуры — есть даже те, кто не понимает турецкого языка, потому что всю жизнь прожили в чисто курдском окружении. И этих людей пытаются принудительно ассимилировать турецкие власти — неудивительно, что они встают на сторону РПК. Если бы не это движение, многие из них могли бы примкнуть к местному криминалу.
Курды на крепостной стене Сура на фоне новостроек
Фото: Александр Рыбин
Забота о наследии по-китайски
А вот среди жителей Синьцзян-Уйгурского автономного района на западе Китая криминальная романтика приобрела большую роль. У уйгуров быть «правильным пацаном» значит не быть ханьцем, представителем этнического большинства страны.
Уйгурские «правильные пацаны» не боятся государства, ханьцев и кровавой драки. У них — свои заведения, бильярдные и компьютерные клубы, куда ханьцы заходить опасаются. Уйгурские гопники ходят на дискотеки, обязательно положив в карманы штанов традиционные местные ножи с коротким клинком — пичахи. На входе в клубы охранники обязательно спрашивают: «Пичах бар ма?» («Нож есть?»). А рядом стоит стол, куда посетители складывают свое оружие.
А заканчивается дискотека уличными разборками: если этого не случилось, то можно сказать, что вечер не удался. Проработав одну зиму учителем английского в синцзяньском городке Куча, я понял, насколько понятия российских гопников совместимы с понятиями их уйгурских «коллег». Если у вас есть нужный опыт общения в России — вы наверняка сможете избежать проблем с местной гопотой. Но эти ребята не очень религиозны и живут в безликих панельных многоэтажках.
Уйгурский дом в Синьцзяне
Фото: Александр Рыбин
Религиозные же уйгуры живут в домах из самана (кирпича-сырца), которые лепятся впритык друг к другу. В этих старых уйгурских кварталах располагаются их основные базары, самые старые мечети и медресе (мусульманские учебные заведения). Их жители, глубоко верующие уйгуры, зачастую пополняют ряды религиозных радикалов, устраивающих теракты.
Из-за этой опасности китайские власти в последние годы планомерно сносят старинные кварталы и строят на их месте новые, похожие друг на друга, жилые дома и торговые центры. Традиционная уйгурская жизнь постепенно замещается типичной архитектурой китайской провинции.
СМИ часто освещают «лагеря перевоспитания», которые китайское правительство организовало в Синьцзян-Уйгурском автономном районе для принудительной ассимиляции уйгуров и других тюркоязычных мусульманских меньшинств. Гораздо реже упоминают о том, что китайское правительство борется напрямую и со средоточием уйгурских традиций — «старыми городами».
Например, город Кашгар, который считается религиозным центром уйгуров, за последние 10 лет почти утратил свой колорит, хотя его перестройку и проводят в рамках программы «сохранения уйгурского историко-культурного наследия».
Старинный квартал в Синьцзяне
Фото: Александр Рыбин
На улучшение санитарно-гигиенических условий, сейсмоустойчивость, борьбу с нищетой и развитие уйгурской культуры в старом городе Кашгара выделили три миллиона юаней (около полумиллиона долларов). Однако на практике на первом месте оказалась безопасность. Улочки выровняли, чтобы облегчить доступ автомобилям, установили тысячи камер видеонаблюдения. Наконец, большую часть старого города просто снесли и перестроили в стиле «древней исламской архитектуры» — разумеется, в понимании ханьских властей.
По данным британского издания The Guardian, старинные кварталы в Синьцзяне сносят безвозвратно вместе со старинными мечетями. Например, подобное произошло в городе Каргилик. Всего с 2016-го по 2019-й в регионе были уничтожены почти три десятка мечетей и других культовых уйгурских сооружений.
Где «Хамви» не проедет
Пожалуй, самый яркий пример того, как старый город успешно используют в боях антиправительственные силы — это битва за иракский Мосул 2016-2017 годов. Это, пожалуй, самое известное столкновение XXI века. Иракские правительственные силы рассчитывали, что вместе со своими союзниками под предводительством США смогут за считанные недели зачистить двухмиллионный город, в 2014 году попавший под власть «Исламского государства» (ИГ, террористическая организация, запрещена в России). Силы коалиции вошли в Мосул — и увязли там на девять месяцев.
Почти полгода — с марта по июль — продолжались бои в старой части города, на западном берегу Тигра. Старый город Мосула — типичный ближневосточный хаос домов-крепостей. Около века назад его в основном населяли христиане-ассирийцы, но за десятилетия принудительной арабизации население полностью сменилось на арабов-суннитов. Они были недовольны шиитским правительством — и потому стали главной опорой ИГ в Ираке.
Вид на Мосул в октябре 2008 года
Фото: Thaier al-Sudani / Reuters
Весной 2017-го, во время поездки на передовую в Мосул, мне доводилось слышать от иракских военных, что самое сложное их ждет как раз в старом городе — они в тот момент сражались в прилегающих кварталах. Единственным плюсом стало то, что на его узких улицах боевики не могли применять начиненные взрывчаткой «джихад-мобили». Но это не давало иракцам и их союзникам преимущества: американские броневики «Хамви» тоже не влезали в глиняно-каменные проулки. Авиация не могла точечно бить по противнику, потому что переулки и дворы были сверху закрыты простынями, а террористы перемещались из дома в дом через проломы в стенах.
В итоге исторический район города просто снесли бомбардировками и артиллерийскими ударами. Эта часть Мосула по сей день лежит в руинах — и при их разборе добровольцы и работники гуманитарных организаций до сих пор находят тела тех, кто погиб в сражении несколько лет назад.
***
Современные войны, конечно, не чета кровопролитным конфликтам прошлого века: теперь это, как правило, гражданские конфликты, в которых хотя бы одну из сторон занимают иностранные государства. Из полей, лесов и пустынь военные действия окончательно переместились в города, где малочисленным и слабым отрядам удается эффективно сопротивляться натиску организованных армий. Алеппо, Хомс, другие древние города Ближнего Востока — в хаосе их плотной исторической застройки антиправительственные силы держали оборону годами. И, как ни жаль терять наследие, пока что единственный способ для любой армии мира победить на таком поле боя — полномасштабное разрушение жилых кварталов.