Это только кажется, что любовные письма вышли из моды. Равно как и признания. Что процесс ухаживания в лучшем случае ограничивается теперь приглашением на обед и учтивым вопросом: «К тебе или ко мне?» День святого Валентина, несмотря на глухое ворчание традиционалистов и ревнителей правильного народного чина, ставший всенародным молодежным праздником, доказывает обратное. Это праздник эпистолярной культуры. Кому признавался в любви А.С. Пушкин? Как рассказывали о своих чувствах герои произведений Тургенева, Толстого и Достоевского? Как школьная хрестоматия поможет в написании любовного послания?
В моде краткость и стремительность. Вместо развернутого письма — послание в мессенджере. Удобно и выгодно. И много слов не надо тратить. И даже слов не надо вообще — просто сердечко послать. Ну или стикер. Впрочем, «валентинка» и есть не что иное, как редуцированное любовное послание. А между тем, сколько поэзии теряется, сколько утрачивается бескорыстной прелести, живости и теплоты.
«Валентинку» может написать всякий. Но важно написать ее со значением. Это касается и устного признания в любви, кстати. Нужно продемонстрировать культуру чувств. Для этого, в частности, нам и дана классическая литература. Пусть даже в рамках школьной программы. Поэтому можно смело открывать хрестоматию.
А.С. Пушкин
«Поговорим серьезно, то есть хладнокровно: увижу ли я вас снова? Мысль, что нет, приводит меня в трепет. — Вы скажете мне: утешьтесь. Отлично, но как? влюбиться? Невозможно. Прежде всего надо забыть про ваши спазмы. — Покинуть родину? удавиться? жениться? Все это очень хлопотливо и не привлекает меня. — Да, кстати, каким же образом буду я получать от вас письма? Ваша тетушка противится нашей переписке, столь целомудренной, столь невинной (да и как же иначе... на расстоянии 400 верст). — Наши письма, наверное, будут перехватывать, прочитывать, обсуждать и потом торжественно предавать сожжению. Постарайтесь изменить ваш почерк, а об остальном я позабочусь. — Но только пишите мне, да побольше, и вдоль, и поперек, и по диагонали (геометрический термин). Вот что такое диагональ. А главное, не лишайте меня надежды снова увидеть вас. Иначе я, право, постараюсь влюбиться в другую. Чуть не забыл: я только что написал Нетти письмо, очень нежное, очень раболепное. Я без ума от Нетти. Она наивна, а вы нет. Отчего вы не наивны? Не правда ли, по почте я гораздо любезнее, чем при личном свидании; так вот, если вы приедете, я обещаю вам быть любезным до чрезвычайности — в понедельник я буду весел, во вторник восторжен, в среду нежен, в четверг игрив, в пятницу, субботу и воскресенье буду чем вам угодно, и всю неделю — у ваших ног».
Так писал Пушкин Анне Петровне Керн. Писал, разумеется, по-французски, поскольку не только «дамская любовь не изъяснялася по-русски», но и сам Александр Сергеевич предпочитал (по крайней мере в 1825 году) чувства свои выражать на языке Вольтера и Руссо. Так что это тоже «неполный, слабый перевод, // С живой картины список бледный».
А потому, если вы не находите подходящих русских слов, — смело пишите валентинку по-английски. Или ссылайтесь на неполный, слабый перевод.
И, укажем в скобках, заметили ли вы, что главное слово в этом письме — диагональ?
Пушкина можно цитировать до бесконечности, но ограничимся лишь еще одной цитатой, еще одним любовным письмом, написанным, кстати, чуть ли не 14 февраля (1830 года) и тоже по-французски. Адресат другой — Каролина Собаньская. И интонация другая. Гораздо более взволнованная, скажем так:
«Вы смеетесь над моим нетерпением, вам как будто доставляет удовольствие обманывать мои ожидания, итак я увижу вас только завтра — пусть так. Между тем я могу думать только о вас.
Хотя видеть и слышать вас составляет для меня счастье, я предпочитаю не говорить, а писать вам. В вас есть ирония, лукавство, которые раздражают и повергают в отчаяние… вы знаете, я испытал на себе все ваше могущество. Вам обязан я тем, что познал все, что есть самого судорожного и мучительного в любовном опьянении, и все, что есть в нем самого ошеломляющего. От всего этого у меня осталась лишь слабость выздоравливающего, одна привязанность, очень нежная, очень искренняя, — и немного робости, которую я не могу побороть».
Фото: Михаил Мордасов / РИА Новости
И.С. Тургенев
«Валентинка» освобождает от многого. От робости в том числе. Дело серьезное и ответственное, если не сказать судьбоносное, превращает в игру. Как признаться в любви, предложить руку и сердце. Душа замирает, уста немеют:
«Настало молчание. Я продолжал держать ее руку и глядел на нее. Она по-прежнему вся сжималась, дышала с трудом и тихонько покусывала нижнюю губу, чтобы не заплакать, чтобы удержать накипавшие слезы... Я глядел на нее; было что-то трогательно-беспомощное в ее робкой неподвижности: точно она от усталости едва добралась до стула и так и упала на него. Сердце во мне растаяло...
— Ася, — сказал я едва слышно...
Она медленно подняла на меня свои глаза... О, взгляд женщины, которая полюбила, — кто тебя опишет? Они молили, эти глаза, они доверялись, вопрошали, отдавались... Я не мог противиться их обаянию. Тонкий огонь пробежал по мне жгучими иглами; я нагнулся и приник к ее руке...
Послышался трепетный звук, похожий на прерывистый вздох, и я почувствовал на моих волосах прикосновение слабой, как лист дрожавшей руки. Я поднял голову и увидал ее лицо. Как оно вдруг преобразилось! Выражение страха исчезло с него, взор ушел куда-то далеко и увлекал меня за собою, губы слегка раскрылись, лоб побледнел, как мрамор, и кудри отодвинулись назад, как будто ветер их откинул. Я забыл все, я потянул ее к себе — покорно повиновалась ее рука, все ее тело повлеклось вслед за рукою, шаль покатилась с плеч, и голова ее тихо легла на мою грудь, легла под мои загоревшиеся губы...
— Ваша... — прошептала она едва слышно».
О, эти восклицания, о, эти трепетные звуки, тонкий огонь и жгучие иглы!
Тот, кто не ронял слез над этими страницами, — точно не тургеневская барышня. И не тургеневский герой.
И есть от чего зарыдать, потому что в этот момент герою выносится приговор. Точнее — он сам себе его выносит.
«Ваша», между прочим, — отличная смс. Ну, или — «Ваш». Вежливо и смело.
Л.Н. Толстой
Как преодолеть застенчивость и страх, как произнести заветные слова? Хороший способ предложил Лев Николаевич Толстой. Он как будто провидел эпоху мессенджеров, редукцию не только слов, но и букв:
— Постойте, — сказал он, садясь к столу. — Я давно хотел спросить у вас одну вещь.
Он глядел ей прямо в ласковые, хотя и испуганные глаза.
— Пожалуйста, спросите.
— Вот, — сказал он и написал начальные буквы: к, в, м, о, э, н, м, б, з, л, э, н, и, т? Буквы эти значили: когда вы мне ответили: «этого не может быть, значило ли это, что никогда, или тогда?»
Не было никакой вероятности, чтоб она могла понять эту сложную фразу; но он посмотрел на нее с таким видом, что жизнь его зависит от того, поймет ли она эти слова.
Она взглянула на него серьезно, потом оперла нахмуренный лоб на руку и стала читать. Изредка она взглядывала на него, спрашивая у него взглядом: "То ли это, что я думаю?"
— Я поняла, — сказала она, покраснев.
— Какое это слово? — сказал он, указывая на н, которым означалось слово никогда.
— Это слово значит никогда, — сказала она, — но это неправда!
Он быстро стер написанное, подал ей мел и встал. Она написала: т, я, н, м, и, о.
Он взглянул на нее вопросительно, робко.
— Только тогда?
— Да, — отвечала ее улыбка.
— А т... А теперь? — спросил он.
— Ну, так вот прочтите. Я скажу то, чего бы желала. Очень бы желала! — Она записала начальные буквы: ч, в, м, з, и, п, ч, б. Это значило: "чтобы вы могли забыть и простить, что было».
Он схватил мел напряженными, дрожащими пальцами и, сломав его, написал начальные буквы следующего: «мне нечего забывать и прощать, я не переставал любить вас».
Она взглянула на него с остановившеюся улыбкой.
— Я поняла, — шепотом сказала она.
Он сел и написал длинную фразу. Она все поняла и, не спрашивая его: так ли? взяла мел и тотчас же ответила.
Он долго не мог понять того, что она записала, и часто взглядывал в ее глаза. На него нашло затмение от счастия. Он никак не мог подставить те слова, какие она разумела; но в прелестных сияющих счастьем глазах ее он понял все, что ему нужно было знать. И он написал три буквы. Но он еще не кончил писать, а она уже читала за его рукой и сама докончила и записала ответ: «Да».
А могла бы просто написать — д. Но, видимо, испугалась возможного непонимания, ложного прочтения.
Фото: Александр Петросян / «Коммерсантъ»
Ф.М. Достоевский
Впрочем, иногда вообще достаточно жеста:
«Как это случилось, он и сам не знал, но вдруг что-то как бы подхватило его и как бы бросило к ее ногам. Он плакал и обнимал ее колени. В первое мгновение она ужасно испугалась, и все лицо ее помертвело. Она вскочила с места и, задрожав, смотрела на него. Но тотчас же, в тот же миг она все поняла. В глазах ее засветилось бесконечное счастье; она поняла, и для нее уже не было сомнения, что он любит, бесконечно любит ее, и что настала же, наконец, эта минута…»
Любопытно, что и у Тургенева («Ася»), и у Толстого («Анна Каренина»), и у Достоевского («Преступление и наказание») практически общие приметы признания в любви — страх и слезы.
Отчасти это и есть атрибуты любовной культуры классической эпохи.
Фото: Виталий Аньков / РИА Новости
Наши дни
Сегодня тренд, как принято говорить, другой. Скорее уж смех и слезы, если речь зашла о любовных признаниях. Где былое изящество, живость мысли, остроумие, образность, неожиданность. Вот что, например, предлагает интернет в качестве образцов любовных признаний:
«Я люблю тебя каждыми секундами, минутами, часами, днями, и ночами. Неделями, месяцами, годами и веками... Мы нашли друг друга среди миллиона, и теперь мы две половинки одного большого сердца. Если ты так не считаешь, то я не смогу больше жить, потому что сердце не может биться только наполовину...»
Или еще: «И даже слово "любовь" не в состоянии описать мое к тебе отношение».
Страшновато, правда? И слово, разумеется, «не в состоянии».
Или лаконичное: «Вы мой мир. И вы моя жизнь».
И вы моя «Война и мир», а также «Анна Каренина», хочется добавить.
Тогда уж лучше напишите «я тебя люблю», скажем, чтоб далеко не ходить, на ассамском языке: «Мои томак бхал пау».
И сердечко внизу.