«Большевистская сволочь хотела грабить и держаться у власти» Почему советские люди беспомощны и слабовольны

Советская власть с самого начала пыталась создать нового человека, свободного от предрассудков, морали и мышления гражданина Российской империи. Удалась ли попытка, и если да — какими качествами обладает советский человек? Этим вопросам была посвящена дискуссия, состоявшаяся в Еврейском музее и Центре толерантности при поддержке Фонда Егора Гайдара. В ней участвовали писатель и политолог Денис Драгунский и доктор юридических наук Тамара Морщакова. В роли ведущего дискуссии выступил политолог Леонид Гозман. «Лента.ру» публикует выдержки из выступлений участников беседы.

Кем был советский человек

Денис Драгунский:

Человек советский отличается от человека несоветского, но тут нужно принять во внимание две вещи. Во-первых, эти отличия являются не только структурными, но и количественными. Людей, похожих на него, можно, наверное, найти и в Англии, и во Франции, и вообще где угодно. Но речь идет о выраженности этих черт и их распространенности, и в этом смысле советский человек вполне состоялся.

Я бы хотел обратить внимание на некоторые его особенности, которые мне кажутся наиболее важными. Он крайне инфантилен, так как социально беспомощен. Он не умеет бороться за свои права, отвечать на насилие насилием — об этом писал еще Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ». Людям звонили в дверь, и они не притаивались с топором, а спокойно отдавали себя во власть тех, кто их приходил арестовывать, говоря, что «произошла чудовищная ошибка». Это очень важное свойство. Советский человек — кто угодно, но не бунтарь, не борец во имя личных интересов. При этом он может проявлять массовый героизм, когда речь идет об общем порыве — например, на фронте.

Из-за своего инфантилизма, как это ни странно, советский человек приспосабливается к чему угодно. Если мы посмотрим романы конца 1970-х годов, прежде всего тексты Юрия Трифонова, то увидим советского человека во всей его неприглядной красе. Он образованный, неглупый, вроде бы и неплохой, но при этом готовый на любую подлость, способный в фигуральном смысле перегрызть горло ближнему своему ради чего угодно — ради квартиры, должности, прибавки к жалованию и так далее.

Это люди, для которых не существует высших ценностей, зато на бытовом уровне советский человек очень адаптивен. Там, где западный просто бы сдох или устроил бы резню, наш говорит: «Ничего-ничего, мы приспособимся, в очереди постоим два раза, если в одни руки только одну курицу дают, а чтобы не узнали, нахлобучим шапку и поднимем воротник».

Очень важно, что советский человек не умеет сочувствовать, как все маленькие дети. У него начисто отсутствует эмпатия. Он никогда не вступится за соседа. Хотя исключения из правила существуют: мы знаем «Поэму о неизвестном герое» Маршака. Но он и был неизвестным героем — тот парень, который бросился в горящий дом спасать ребенка, потому что это единичный случай. Хата советского человека всегда с краю. Он не сочувствует, и потому эмоционально увечен.

Поэтому он еще довольно злобный в своей инфантильной агрессии. Она направлена не на защиту себя и своих близких — советский человек с легкостью сдает жену, детей, если мы возьмем 30-е годы. Но он очень любит ухватить кусок. У одного замечательного писателя я встречал слова о том, что эти люди совершали подлости не потому, что боялись смерти, а потому, что боялись вместо черной икры есть красную. Советский человек — ужасный потребитель, он любит вещи, красивые и не очень, он скопидом, жадный, заглатывающий персонаж.

Дальше — самое интересное. Он не верит в смерть другого человека и в свою смерть, для него жизнь — копейка, как это ни странно при всем вышеперечисленном. Советский человек очень похож на босоногих детишек из армий одного либерийского генерала: он им показывал голливудские фильмы, в которых герои убивали друг друга, а потом показывал другой фильм с теми же актерами и говорил: «Вот, смотрите, он же жив!» Генерал объяснял таким образом детям, что люди не умирают. Потому стреляйте смело, это игра, и если вас подстрелят — ничего страшного, вы тоже оживете через две минуты.

В этой связи у советского человека совершенно отсутствует социальная солидарность. Недавно в интернете была статья молодого бизнесмена, который писал: «А если будет у меня в компании профсоюз, я всех повыгоняю. Убейте меня, если я дам своим работникам прибавку к зарплате из-за инфляции!» Такой вот «злой барин». Удивительно не это. В конце концов, каждый злой барин имеет право высказаться, и я как либерал готов признать его. Удивительно другое: в огромных обсуждениях этого текста в интернете более половины людей говорили — мол, а что? Он хозяин, он имеет право, это его фирма, потому он может пинать тебя ногами. Не нравится — уходи.

На самом деле советский человек живет в жестком вертикальном мире. Русская поговорка насчет начальника и дурака совершенно справедлива применительно к нему. Советский человек истово верит, что начальник имеет право бить, издеваться, недоплачивать, воровать, носить часы стоимостью два миллиона долларов. И беда в том, что такие люди составляют значимую часть нашего общества.

Нравственное начало

Тамара Морщакова:

Я не буду говорить о том, насколько реальна фигура Павлика Морозова, но советской власти было важно растить в людях сознание такого рода. Вся идеологическая мощь государства направлена на то, что ему важнее всего. Вырастить таких людей не удалось, но заставить их так себя вести в ряде случаев — да.

Не забывайте, что человек никогда не терял страха перед властью. Вспомните, у Гроссмана в «Жизни и судьбе» описывается громадный, светящийся синими буквами лозунг «Госстрах». И он читался не так, как бренды каких-нибудь страховых компаний. Если говорить о том, как удавалось корежить души людей и мучить их, то чувство страха было главным оружием.

Сколько мы знаем историй, как родители скрывали от детей репрессии, которым подвергались их родственники, берегли их от этого, потому что все знали, что лучше не рождать в них ни этот страх, ни желание сопротивляться ему. Я не верю в то, что люди, занимавшие, казалось бы, самые высокие посты, предавали своих жен и чувствовали себя после этого счастливыми. Но они знали, что в той обстановке иного выбора у них нет. Выход один: остаться самому в таком же беспомощном положении или лишиться последней надежды помочь близкому человеку и даже увидеться с ним.

Большевики не могли изменить подлинно существовавшие между людьми отношения. Но если мы говорим о любви и настоящей дружбе, то, я думаю, далеко не статистическое большинство представителей людской породы на Земле способны на такие чувства, потому что эти чувства часто мимикрируют: называют их так, а по сути многие не умеют их испытывать. Кто-то не умеет любить, кто-то не умеет дружить. Они думают, что делают это, но лишены даже счастья знать, что это такое.

Кто же написал «четыре миллиона доносов», как писал Довлатов? Ассоциировал себя советский человек с палачами или с жертвами? И то, и другое. Ложные цели одурманивали. Жена могла действительно назвать мужа врагом — в том смысле, в каком это видела власть. Другое дело, что он не становился личным врагом для своей семьи.

Почему человек сотрудничал с властью? Один так приспосабливался, другой зарабатывал на бутерброд с черной икрой, третий от страха, потому что был уверен, что за ним постоянно следят или даже провоцируют, позволяя ему донести или не донести... Нельзя жить в одномерном пространстве и считать, будто все писали доносы по одной причине.

Мне кажется, что то, как часто доносили, на самом деле обусловлено тем, что на этом пространстве Земли человек всегда рассматривался как средство. Поэтому где-то на подкорке его мозга — генотип, что ли, такой у него выработался, — возможно, была записана мысль, что как это самое средство он будет пригоден, только если будет доносить. Ну, а то, что люди так рассчитывались с врагами, мстили в личных или публичных отношениях, завоевывали авторитет, — это само собой.

Интересно другое: чаще у нас это бывало, чем у других, или нет. Я бы сказала, что в условиях слома строя, который произошел в связи с революцией, ломались многие нравственные устои. Возьмем совершенно дикую вещь, которую я терпеть не могу: крепостное право. Ужасов и гадства человеческого в нем хватало, но еще была и некая странная связь почти родственного свойства между хозяином и тем, кто по сути был рабом. Я привожу этот пример только для того, чтобы показать существование тех нравственных, родственных отношений между людьми. Они сломались тогда, когда умерла Российская империя. Потом сломалось нравственное начало, которое должно было родиться на фоне российской литературы XVIII-XIX веков, поскольку оно, как говорили большевики, насаждалось представителями господствующих классов. И в большинстве случаев тут речь шла о том, что насаждала настоящая интеллигенция. Отсутствие нравственности в любой среде — будь она ориентирована на создание типа нового советского человека или на что-то другое — обуславливает ситуацию, в которой все остальное начинает рушиться.

Большевистская сволочь

Денис Драгунский:

Власть действительно смогла воспитать советского человека. Большевики действительно произвели революцию в ценностном смысле, потому что царская власть, при всей ее жестокости, стремилась к добру в конкретном смысле. Во время нее не было таких выражений, как «уничтожать», «расстрелять как бешеных собак», «ликвидировать как класс», «стереть с лица земли». Ни один русский поэт, даже самый реакционный, не мог написать, как Сергей Михалков: «Ты будешь стерт с лица Земли, чтоб мы спокойно жить могли».

Был ужасный человек — монархист, антисемит и подонок, но при этом джентльмен и умница — Иван Солоневич. Он в своей книге «Россия в концлагере» написал замечательную вещь: революционность большевиков состояла в том, что они сделали ставку на сволочь. Власти стран всего мира ставили на хороших людей, благородных, умных. Большевики сознательно сделали ставку на подонков. Как писал Солоневич, на людей «с мозгами барана, моральным чувством инфузории и волчьими челюстями, на человека, который в групповом изнасиловании участвует шестнадцатым». Гениальнее не скажешь.

Большевики были лишены какой бы то ни было морали. Хотели ли они хорошего? Нет. Большевистская сволочь, придя к власти, хотела только одного: грабить, насиловать и держаться у власти до последнего. Строительство танковых заводов, перекрытие рек, лесополосы — все это было сделано для того, чтобы Сталина не повесили. Когда мы это поймем, когда мы перестанем заниматься словесной эквилибристикой — мол, об этом рассуждать сложно… Да ничего сложного! Пришли преступники, мерзавцы, подонки, уголовники, такие, которых в любой камере утопили бы в параше. Вот кто правил нами на протяжении десятилетий. И когда мы это поймем — тогда и сможем наконец выдохнуть и справедливо оценить и советскую литературу, лизавшую жопу этим подонкам, и советское искусство, изображавшее этих подонков, и советский театр, ставивший про этих подонков «Гибель эскадры» и «Оптимистическую трагедию».

Народы СССР пережили антропологическую катастрофу. Мы еще десятилетиями будем зализывать эти раны, но для того, чтобы их зализать и залечить, мы должны перестать говорить глупости о том, что этот опыт был сложным и многосторонним, что кого-то надо понять… И в особенности перестанем обсуждать «внутреннюю свободу», которая является последним прибежищем негодяя и труса. Свобода бывает нормальная, внешняя. Внутреннюю хорошо описал китайский писатель Лу Синь в пародийной повести «Подлинная история А-кью»: живет такой старик-конфуцианец, его все бьют, а он говорит, что морально выше всех.

Давайте уже в 2017 году, в столетний юбилей революции, скажем правду о себе и своей стране. Мы же взрослые люди, седовласые мужчины, мускулистые юноши, женщины, матери. Ну скажите же правду, что ничего хорошего не было в эти годы. Ни-че-го. И человек вышел достаточно паршивеньким. Чтобы он стал немного лучше, надо говорить правду.