«Думали сделать трагедию, а вышел водевиль» Книга историка Федора Гайды «Власть и общественность в России»

Кандидат исторических наук Федор Гайда, автор изданной в 2004 году монографии «Либеральная оппозиция на путях к власти (1914 — весна 1917 года)», продолжает исследовать один из самых обсуждаемых и неочевидных периодов российской истории. Как взаимодействовали власть и образованная общественность по важнейшим политическим вопросам того времени? Был ли процесс демократизации и либерализации единственным путем развития страны в условиях развертывания капиталистической экономики? Какие реформы могло бы провести государство, чтобы облегчить переход общества от традиционной формы к современной? Эти вопросы получают в книге развернутые ответы, основанные на официальных документах.

С разрешения Русского фонда содействия образованию и науке «Лента.ру» публикует отрывок из книги Федора Гайды «Власть и общественность в России: диалог о пути политического развития (1910-1917)».

С начала 1914 года Европа вступила в экономический кризис. Состоялся роспуск австрийского рейхсрата. О венгерском политическом кризисе русская пресса писала как о главной теме. Парламентские выборы в Италии принесли победу социалистам и националистам и привели к отставке либерального кабинета Джованни Джолитти.

В российской столице также нарастала напряженность. В Петербурге с января-февраля постоянно множились рабочие забастовки, происходили столкновения с полицией (в Москве забастовки пока были незначительны), а в начале апреля Меньшиков уже писал об угрозе стачечного движения, приобретавшего политический характер. Публицист критиковал паллиативные меры Тимашева и призывал поднять благосостояние рабочего класса. Министерство торговли и промышленности, полагавшее экономические причины основными, в связи с ростом цен планировало меры против синдикатов.

События внутри правительства и парламента опять подталкивали к принципиальной постановке вопроса об их взаимоотношениях. Повод дала Дума — 11 марта Николай Чхеидзе с думской трибуны призвал к установлению республики и не был остановлен председательствовавшим Коноваловым. 20 марта Совет министров обсудил дело Чхеидзе. «Новое время» сообщало о желании Маклакова привлечь к ответственности и Коновалова, причем он был поддержан Щегловитовым, впрочем, газета указывала, что основания привлечения не были ясны. Вскоре Маклаков просил Родзянко предоставить думские стенограммы в Петербургский комитет по делам печати, поскольку газетные отчеты не отличались точностью.

Как сообщал Куманин, все фракции были крайне раздражены делом Чхеидзе. «Русские ведомости» писали: «Русскому обществу угрожает потеря одного из самых серьезных приобретений» — Думы и депутатской неприкосновенности. «Один из тех случаев, когда уступками и компромиссами не спасется ничего, а теряется последнее». «Голос Москвы» считал прецедент вопиющим. Думу пугали роспуском, но это не могло помочь реакции: «Питать какие-нибудь планы, не укладывающиеся в рамки действующих основных законов, при теперешнем действительно трудном и ответственном международном положении было бы безумием».

Правый центр был настроен гораздо более примирительно. Председатель комиссии по судебной реформе Шубинский на ее заседании по разработке законопроекта о безответственности отметил, что необходимо разделять потребность депутата «осветить те или иные стороны жизни или действий людских» и «оскорбление Величества, глумление над религией, злостное осмеивание государственного строя и порядка, клеветнические выпады, оскорбление нравственности». Он предложил создать особый дисциплинарный суд при Думе для рассмотрения этих вопросов, если только они не подпадали под общеуголовный кодекс.

Комиссия избрала подкомиссию для решения этого вопроса в составе октябристов Шубинского, Лютца, графа Беннигсена, Скоропадского, кадетов Маклакова и Черносвитова, а также докладчика прогрессиста Гроздицкого. Состав подкомиссии вполне позволял завести вопрос в тупик. Кроме того, правый центр продемонстрировал умеренность при рассмотрении 21 и 24 марта законопроекта о должностных преступлениях в согласованном варианте двух палат. Маклаков расценивал этот столыпинский законопроект как покрывающий бюрократию, но большинство осталось непреклонно.

«Новое время» отмечало, что от кадетов уже не исходила серьезная угроза, а все более правые партии вполне могли бы объединиться на деловой почве вокруг правительства: «При нынешнем правительстве нынешняя Государственная Дума могла бы не только существовать, но и производительно работать».

Вскоре уже опровергались слухи, исходившие от «Русского слова», о том, что статья имела официозный характер и была написана Горемыкиным. Но колкости со стороны правительства в адрес Думы, болезненно воспринимавшей свою беспомощность, не прекратились. 28 марта товарищ министра народного просвещения барон Михаил Таубе, ссылаясь на статью 57 Учреждения Думы, настаивал на невозможности «параллельного» законотворчества правительства и палаты.

В ответ Милюков отметил особый «цинизм» Таубе и его стремление подчинить законодательную власть исполнительной. Даже земцы-октябристы и националисты были возмущены выступлением товарища министра. «Новое время» в ответ на замечание Таубе критиковало правительство за неспособность к законодательству. Поддержку ведомству оказывала лишь правая пресса. «Земщина» призывала реформировать Думу — «и Россия так двинется вперед, как никогда». На вопрос о политической опоре газета писала: «В общем, в народе просыпается национальное чувство. И правительство далеко не так обособлено, как это было в 1905 году».

В те же дни Горемыкин отказался отвечать на запрос Думы о пенсионной кассе народных учителей и отправил его Министерству народного просвещения. Премьер официально сообщил Родзянко, что неподотчетен Сенату и потому отвечать не будет. «Речь» задавала вопрос: если и Совет министров в целом (но не отдельные министры) не были подотчетны Сенату, тогда в отношении решений Совета министров Дума не могла формулировать запросы? Как отмечалось, Столыпин так же ответил по вопросу о западном земстве, но в Думе все же выступил. «Горемыкин впервые применяет на практике теорию П.А. Столыпина», — констатировала газета.

Однако думские юристы считали поведение премьера юридически бесспорным и предполагали, что министры во избежание запросов станут проводить нежелательные вопросы через Совет министров. Как отмечал «Вестник Европы», без желания премьера выступать в Думе объединение правительства было невозможно. Сам Горемыкин демонстрировал совершеннейшую беспристрастность. Депутат Караулов встретился с премьером по вопросу о создании Народной партии; Горемыкин отреагировал равнодушно и отметил только, что партия должна была действовать в рамках Основных законов. Вскоре Министерством внутренних дел Караулову было отказано в регистрации партии из-за слишком расплывчатой программы — национально-прогрессистской по своей сути.

15 апреля на совещании Думы также обсуждался вопрос о спешных запросах: октябристы попытались установить для них специальные заседания 1–2 раза в неделю, но кадеты, прогрессисты, социалисты и правые на основании Наказа опротестовали и добились своего. В тот же день состоялась конференция прогрессистов. Ефремов сделал доклад об отношении к правительству и отметил политику МНП и дело Чхеидзе. Было решено вести с властью «энергичную бюджетную войну».

19 апреля состоялось совещание прогрессистов и кадетов по вопросу о бюджете. Среди каждой партии присутствовало три мнения: от полного отклонения кредитов и законопроектов до отклонения кредитов на центральные учреждения. Никакого решения достигнуто не было. В конечном счете, кадеты решили голосовать против смет МВД, МНП и Синода, прогрессисты приняли предварительное решение полностью отклонять бюджет, но принятие окончательного решения было перенесено на общее собрание фракции.

«Голос Москвы» обвинял Горемыкина в нежелании отвечать на запросы и стремлении ограничительно толковать право думской инициативы. Октябристский рупор демонстрировал разочарование как в «Новом курсе», так и в думском большинстве и говорил о необходимости готовиться к новым выборам, когда бы они не произошли.

Вскрывая суть новой политики, «Голос Москвы» указывал на статью князя Мещерского в венской Neue Freie Presse. В ней он сообщал, что власть на праздновании 300-летия Дома Романовых узрела действительную лояльность народа и озаботилась поднятием его благосостояния.

Рассматривая сложившееся в марте 1914 года политическое положение, «Голос Москвы» задавал вопрос: «Не кажется ли вам, что Россия переживает сейчас трагическую минуту истории? Мы вступили в полосу разговоров. Все только говорят. Говорят о необходимости совместной работы правительства и Думы, говорят о задачах и тактике оппозиции, о необходимости создать большинство, о неотложных целях государственной обороны — а огромная машина, без правильной работы которой немыслимо государственное строительство, даже не скрипит, а просто стоит и покрывается ржавчиной».

12 апреля состоялось заседание октябристского ЦК, на котором Гучков обозначил три основные тенденции дня: раскол кадетской фракции, который давал октябристам возможность идти в V Думу вместе с прогрессистами и правыми кадетами; усиление и сплоченность рабочего движения; наконец, международный кризис.

При этом столь важные вопросы обсуждались на фоне развала местных организаций (даже в московских районных отделах вместо 40-150 ожидаемых членов собиралось 2-6 человек), что, в частности, вызывало полнейшее уныние Линдемана: «У меня опускаются руки и я теряю положительно всякие надежды и всякую энергию». Он отмечал, что Гучков совершенно потерял интерес к партии, а также негативно характеризовал политику «Голоса Москвы»: «Газеты у нас нет, ибо "бывшая" уходит влево и похожа более на кадетскую». Все это, по его мнению, происходило во время, когда в правительстве в отношении октябристов «гнев стал сменяться на милость».

В результате, хотя сессия и наводила на левых октябристов уныние, но голосовать против кредитов они не собиралась, поскольку правительство все равно «найдет пути для их получения». Кадетская тактика «изоляции правительства» октябристами по-прежнему отвергалась, как ведущая к гибели. По мнению «Голоса Москвы», она разъединяла оппозицию и от нее страдала лишь сама страна. Вместе с тем, это мнение вызывало и определенную симпатию даже в кадетских кругах — в среде оппозиционного Милюкову МОЦК.

Щепкин 18 апреля написал письмо давнишнему знакомому Гучкову, в котором выражал желание обсудить общее политическое положение: «Думаю, что взаимная информация никогда не лишняя». Определенные надежды возводились и на вернувшегося 4 апреля из-за границы Кривошеина (его многочисленные корреспонденты — Барк, граф Игнатьев, Гурко — придавали этому событию большого значения). Агрономическое совещание при ГУЗЗ шло весь апрель и оказалось грандиозной пропагандистской акцией Кривошеина. Его здоровье якобы значительно улучшилось, что вызывало надежды на замещение им поста премьера.

18 апреля Щегловитов выступил с новой речью в Думе, отстаивая неподконтрольность министров Сенату. По сути, министр юстиции демонстрировал единение с премьером. Важным показателем стало и то, что докладчик Эммануил Беннигсен открыто поддержал министра, несмотря на протесты Маклакова. Поход левого центра на власть срывался.

В тот же день был оглашен приговор по делу «Речи» и «Земщины» (последняя обвинила первую в получении 250 тысяч рублей от финляндцев; ответчик не мог доказать факта и настаивал на сенатской ревизии, был признан «добросовестно клеветавшим» и оправдан). Тем не менее в отношении грядущего обсуждения бюджета кадеты и прогрессисты были настроены решительно.

«Речь» писала: «И власть, и народное представительство стоят перед необходимостью, которая с каждым днем осознается все более отчетливой — выяснить окончательно свои отношения, покончив с основным недоразумением "обновленного" строя». «Утро России» отбрасывало все надежды на правительство.

21 апреля от прогрессистов и кадетов поступили заявления об отложении рассмотрения бюджета и первоочередном рассмотрении законодательного предположения о депутатской безответственности. Правые предложили голосовать поименно и Дума одобрила такой порядок. Милюков в ответ угрожал непринятием бюджета.

При голосовании предложение поддержали 80 депутатов (от социалистов до прогрессистов), против высказались 164, при переголосовке — 99 против 157. Маклаков, Челноков и Новиков воздержались. Кадеты были крайне недовольны поведением Маклакова, который не только воздержался при подаче голосов о поименном голосовании, но при самом поименном голосовании даже вышел из зала. «Голос Москвы» написал: «Не было еще такого случая, чтобы после какого-нибудь своего выступления Милюков не оказался в смешном положении».

22 апреля при начале обсуждения бюджета в Думе ожидалось выступление премьера. В начале заседания по инициативе социалистов огласили третье предложение об отложении бюджета. 140 голосами против 76 оно было провалено. Доклад Ржевского по бюджету был выдержан в отрицательном ключе: «При таких финансовых условиях положение ввиду будущих тягот не создает уверенности, если не будет приступлено к давно ожидаемым коренным преобразованиям».

На трибуну вступил Горемыкин. Скобелев крикнул: «Правительство кровавых капризов», после чего был исключен на 15 заседаний. Кадеты покинули зал. Следующие социалистические депутаты выкрикивали обвинения уже в адрес Думы и также исключались. Чхенкели и Петровский отказались уходить и были выдворены приставом.

После перерыва Дума удалила 10 человек, однако пришлось объявлять еще один перерыв и удалять 4 человек. Обструкция в общей сложности длилась 3 часа. С четвертой попытки Горемыкин смог произнести свою очень краткую речь о «совместной и дружной» работе и открытости. В частности, он заявил: «Гласности я не боюсь. <…> Мои двери всегда открыты для каждого из вас, без всякого исключения». Кадеты отметили, что речь Горемыкина была проникнута полным безразличием даже на фоне речей Столыпина и Коковцова.

Затем выступил Барк, кратко огласивший необходимость введения трезвости, сельскохозяйственного и железнодорожного кредитов (сберкассы вместо кабаков) и восполнения доходов от ценных бумаг и новых налогов. На фоне скандала все фракции восприняли речь Барка с пессимизмом.

Шингарев произнес слабую и демагогическую речь с критикой сверхсметных ассигнований и «нового курса», который должен был провалиться, поскольку оборона требовала доходов от винной продажи. Депутат отмечал наличие противоречий в самом правительстве касательно его программы.

Марков выразил сомнения в возможности реализовать «новый курс» средствами, озвученными правительством. Только «Новое время» полагало, что речь Барка продемонстрировала стремление «опереться на общественное мнение», что представляло «дело большой государственной важности».

Для кадетов скандал оказался неожиданностью. «Речь» считала действия левых несвоевременными (подобно их действиям в декабре 1905 года), а отказ в кредитах — более сильным средством, чем обструкция. Однако кадетское поведение дружно осуждалось слева и справа, правые считали, что кадеты своим поведением спровоцировали скандал, а потом предали социалистов.

В ответ «Речь» с ехидством писала, что прогрессисты поддержали большинство. «Русские ведомости» обвиняли октябристов, не пошедших на подготовку законопроекта о депутатской безответственности, в результате чего и возникло дело Чхеидзе. Газета признавала: «Наступают события, предрешающие многое в нашем будущем». «Русское слово» резко критиковало Родзянко: его меры вызывали «чувство гнетущего стыда». «Утро России» возлагало ответственность за обструкцию на правительство.

Ефремов невнятно объяснял причины голосования прогрессистов за удаление социалистов: обструкция есть борьба с думским большинством, а поэтому она — «тактическая ошибка», но «по существу они действовали вполне правильно». Уже на следующий день газета вынуждена была признать, что у прогрессистов не хватило духа уйти из зала.

Коновалов собрал бюро фракций кадетов и прогрессистов, голосами которых был избран, и, «едва удерживая рыдания», заявил о желании в знак протеста против действий президиума сложить пост и звание депутата. Однако бюро категорически отказалось обсуждать вопрос. Социалистическая пресса имела основания обвинять либеральную оппозицию в «малодушии».

«Гражданин» хвалил думское большинство за отпор обструкционерам и называл это «первым прецедентом» взаимодействия правительства с Думой. (Но уже в следующем номере публиковал письмо некоего депутата, который писал, что карьерист и «ловкий игрок» Родзянко просто спасал свое положение.)

«Голос Москвы», при всем критичном отношении к премьеру, резко осуждал поведение социалистов, выраженное в «самой дикой и самой некультурной форме», и сомневался в действенности кадетской тактики. «Новое время» отмечало, что выходка левых сорвала общее наступление оппозиции на бюджет. Газета передавала слова одного из левых депутатов: «Думали сделать трагедию, а вышел водевиль».