«Пусть эта правда кому-то не нравится» Вице-мэр Леонид Печатников о приписках в поликлиниках и смертности в Москве

Москва — один из первых регионов, где пациентам открыли доступ к электронным медицинским картам. Такая открытость сразу же выявила проблему: поликлиники массово занимаются приписками, «назначая» пациентам процедуры и обследования, о которых они даже не догадываются. Кто зарабатывает на фиктивных уколах, УЗИ и диспансеризациях, надо ли отказывать в бесплатной медицинской помощи тем, кто не хочет следить за своим здоровьем, и почему онкобольные совершают самоубийства — на эти и другие вопросы «Ленте.ру» ответил заместитель мэра Москвы по социальным вопросам Леонид Печатников.

«Лента.ру»: Много ли можно заработать, проводя медосмотры на бумаге?

Леонид Печатников: Когда я слышу, как люди глубокомысленно рассуждают о том, сколько денег украдено и кто их «попилил», — становится смешно. Раньше поликлиники действительно получали от Фонда обязательного медицинского страхования (ОМС) финансирование за объем оказанных услуг. У всего — электрокардиограмм, УЗИ, анализов крови — имелся свой тариф. Поэтому в приписках был смысл. Но, честно говоря, у меня язык не повернется обвинять в этом врачей. Тарифы были и остаются настолько низкими, что если бы поликлиники отчитывались по-честному, не приписывая, они едва могли бы выплатить зарплату своим сотрудникам. В этом вовсе не доктора виноваты — система поставила их в такие условия. Но с 2014 года поликлиники получают деньги по подушевому принципу, то есть финансирование зависит уже не от количества услуг, а от того, сколько людей прикреплено к поликлинике. При этом пациент сам выбирает учреждение, где ему удобно обслуживаться. Был пациент в поликлинике или нет, делал он там УЗИ или просто поговорил с врачом — из фонда ОМС за него в любом случае поступает 12 тысяч рублей на счет учреждения.

Тогда чего ради все эти манипуляции с приписками?

Услуги действительно больше не приписывают. Но когда в рамках прозрачности мы открыли москвичам доступ в их личные кабинеты на сайте Фонда обязательного медстрахования, они увидели, что исправно проходят диспансеризацию и привиты от всех болезней. Хотя на самом деле ни разу в поликлинике не были. Все это фикция. Что удивительно — за эти приписки никаких дополнительных выплат тоже не предусмотрено. Видимо, поликлиники это делают в надежде стать ударниками коммунистического труда. Коммунистического — потому что это бесплатно. То есть им важны не деньги, а переходящее красное знамя. У Минздрава есть план, согласно которому 25 процентов населения Москвы и любого другого региона должны быть диспансеризированы и вакцинированы. Не выполнили — плохие, выполнили — хорошие, перевыполнили — просто молодцы. Но мы же не можем на каждом перекрестке поставить врача или медсестру, которые будут вылавливать народ, брать за шкирку и тащить на обследование. У людей сегодня нет никакой мотивации пройти диспансеризацию — кроме личной культуры. Отсюда и приписки.

И вы решили так вот взять — и все отменить?

Да, я взял на себя ответственность и попросил департамент здравоохранения отменить планы по диспансеризации. Никакого подвига, никакой революции. Я рассчитываю, что и в других регионах последуют нашему примеру. Тем более что и Минздрав, и российское правительство заинтересованы в правде, а не в очковтирательстве. Пусть эта правда кому-то и не нравится. Пусть даже вначале всего пять процентов жителей придут на обследование, зато это будут честные показатели. А так странные вещи происходят: диспансеризацию проходят 25-30 процентов населения, все довольны, а онкологические заболевания мы почему-то диагностируем уже в запущенной форме. Не от того ли это, что все обследования они прошли на бумаге? Нам нужно придумать другую мотивацию для диспансеризации, и стимулировать надо не поликлиники, а пациентов.

Не боитесь, что в Минздраве такую самодеятельность не оценят?

Я уже седой человек. Я ничего не боюсь и не боялся. У меня есть моя основная профессия, в которой я прожил жизнь. Мне бы хотелось завершить свой профессиональный и жизненный путь с чистой совестью.

Этот шаг как минимум положительно сказался на имидже столичного правительства, пострадавшем в ходе медицинской реформы.

Знаю, что изменения, которые произошли в московском здравоохранении, получают, мягко говоря, неоднозначную оценку. Но я абсолютно убежден, что делаю все, что должен, для того, чтобы сохранить систему здравоохранения в тех непростых условиях, в которых она оказалась. Мы же понимаем, что в стране сейчас не та ситуация, которая была еще лет пять назад. Перед нами сегодня стоит задача сохранить основу системы. Будет легче в стране — достроим остальное. Все, что мы делаем, какими бы непопулярными ни были эти шаги, делается для того, чтобы осталась структура, чтобы люди имели возможность реализовать свое право на государственные гарантии бесплатного здравоохранения.

Правозащитники упрекают вас в том, что вы собираетесь лишить граждан бесплатного здравоохранения — не выдавать полисы ОМС тем, кто не прошел диспансеризацию.

Я предложил всего лишь при смене полиса или его продлении сделать диспансеризацию обязательной. Все это уже давно существует в благополучных, как мы считаем, западноевропейских странах. Согласитесь: когда государство страхует человека, оно рассчитывает, что на ближайшие три года, в соответствии с его состоянием здоровья, надо закладывать определенную сумму. Мы должны понимать, с кем мы будем иметь дело. Если оказывается, что гражданин более нездоров, чем мы предполагали, — значит, нам нужно и финансовый расчет делать совершенно иной. Во всем мире существует практика так называемого чек-апа при смене полиса. И на Западе она вошла в кровь и плоть — каждый просто мечтает обследоваться, тем более что делается это за деньги страховых компаний.

Но разве отказ в выдаче полиса не противоречит Конституции?

Я несколько раз прочитал 41 статью Конституции. Там написано, что каждый человек имеет право на бесплатную медицинскую помощь. А в другой статье сказано, что все имеют право на труд. Но нигде не написано, что человек может трудиться спустя рукава и при этом работодатель не может его уволить. Так и здесь. Гражданин имеет право на бесплатное оказание медицинской помощи. Но в том, что это право будет реализовано при определенных условиях, нас ни Конституция, ни другой закон не ограничивают. Поэтому я не вижу в своем предложении никаких нарушений основного закона.

Можно ли верить результатам диспансеризации? Врач из онкологического института Герцена рассказывала про женщину, которая регулярно обследовалась у гинеколога, а рак шейки матки у нее обнаружили на последней стадии.

Когда к нам приезжают коллеги из Германии или Израиля, они искренне удивляются оснащенности московских клиник. Это уже не очковтирательство, это практика. Другое дело, что образованность и профессионализм наших врачей должны соответствовать уровню техники поликлиник и больниц, в которых они трудятся. С этим есть проблемы. С этим мы боремся. Делаем все для того, чтобы врачи учились, переучивались. Отправляем их за границу, проводим ежемесячные клинико-анатомические конференции. Это давняя проблема.

Откуда она?

Профессионализм врачей упал не сразу. И вовсе не в лихие 90-е, как говорят. В 70-е годы в столь желанные ординатуру, аспирантуру, докторантуру стали приходить не самые профессиональные кадры. Отбор происходил не по их уровню знаний, а по каким-то другим критериям: социальным, общественным, политическим, национальным. Я не обо всех говорю, но такое явление было. Сегодня эти люди худо-бедно стали профессорами. Поэтому кризис нашего профессионального образования, о котором говорят все, включая министра, — не столько кризис студентов, сколько кризис преподавательского состава. Нашим профессорам надо строже относиться к своим обязанностям. Нам надо уходить от рыночных принципов получения зачетов и экзаменов. Учителя должны отвечать за тех, кого они выпустили.

Один из показателей эффективности системы здравоохранения — продолжительность жизни. Тут непонятная ситуация с цифрами: Росстат говорит, что в столице она снижается, Москва утверждает, что растет. Кто прав?

Росстат не возражает против того, что в Москве самая высокая продолжительность жизни. По итогам 2015 года она ожидается 77,1 года. Это на 6,6 года выше, чем в целом по России. Причем средняя продолжительность жизни женщин у нас превышает 81 год. В Европе у обоих полов — больше 80 лет. Но кого имеет в виду Росстат, когда смотрит среднюю продолжительность жизни? Постоянно зарегистрированных в городе москвичей. А вот по поводу умерших есть нюанс: статистика учитывает количество свидетельств о смерти, выданных в московских загсах. Но в Москве примерно 20  процентов, а иногда и больше, в зависимости от месяца, умирают не москвичи, а люди, которые приезжают в столицу из разных регионов России, иногда на последних стадиях заболевания.

Для того чтобы иметь представление о реальной смертности в Москве, надо использовать коэффициент смертности — то есть соотношение умерших москвичей к живущим москвичам. Так делают демографы во всем мире. Поэтому мы сегодня сами ведем подсчет коэффициента. Он показывает, что смертность у граждан трудоспособного возраста уменьшается в последнее время примерно на пять процентов в год.

Оптимизация столичной медицины закончилась? Новых слияний, укрупнений и сокращений не предвидится?

В целом — закончилась. Я не раз объяснял, почему это все происходило. Есть очень показательный пример. Рассмотрим довольно частую операцию удаления желчного пузыря с камнями. Раньше делали разрез от пупка до позвоночника. Достаточно тяжелая вещь. Месяц, а иногда и дольше человек приходил в себя. И это время он проводил в больнице. Как только все хирургические отделения Москвы оснастили лапароскопической техникой, которая позволяет хирургические вмешательства проводить при помощи проколов, пациенты лежат не больше трех дней. И за месяц проходит не один человек, а десять. Естественно, многие койки теперь не востребованы. Стоило ли держать их пустыми, а вместе с ними и персонал, который бы просто ходил вокруг больных и поправлял им подушку? Естественно, мы сокращали коечный фонд. Но даже сейчас мы по этому показателю не приблизились к развитым странам.

У нас больше коек, чем в Европе?

В два раза примерно. Но поскольку такой процесс не проходит мгновенно, дальше этот вопрос будет в компетенции главных врачей больницы. Однако никаких потрясений и структурных изменений в системе столичного здравоохранения уже не предвидится.

Увольнения врачей закончились?

Давайте вернемся к операции желчного пузыря. Вы же понимаете, что хирургу, который не владеет лапароскопической техникой, в больнице делать нечего. На сайте центра «Содействие», который мы создали для трудоустройства медиков, 4,5 тысячи сестринских и врачебных вакансий. Если вы думаете, что туда стоит очередь, — ошибаетесь. Многие доктора, поняв, что в Москве нужна немного другая квалификация, вернулись к себе домой. Мы же понимаем, что некоторые ехали сюда за высокой зарплатой. Надеюсь, что и в других регионах техническая оснащенность больниц будет улучшаться, и это потянет за собой квалификацию врачей.

Правда ли, что докторов заставляют экономить на количестве исследований? Некоторые пациенты жаловались, что направления на УЗИ или анализ крови приходится вырывать с боем.

Еще раз говорю: поликлиника получает подушевое финансирование. Оно не меняется от того, сколько врачи провели исследований. Им не надо ни на чем экономить. Другое дело, что назначать 158 анализов человеку, которому достаточно и восьми, — глупость. Но вы можете прийти в поликлинику и сказать: я хочу сделать себе то-то и то-то.

За свои деньги?

Уж извините.

Сильно вырос объем платных услуг в московской медицине?

До трех процентов от оборота медицинских учреждений. Это мизер. И то я считаю, что он не вырос, а легализовался. То, что раньше надо было положить врачу в карман, сегодня можно отдать в кассу. Это уже лучше.

Правительство ввело ограничения на закупку импортных медикаментов для больниц и льготников. Все ждут запрета на зарубежную медтехнику. Пациенты восприняли это как приговор.

Не вижу трагедии. Москва на ближайший десяток лет оснащена очень хорошо. Думаю, ни у кого не хватит ума запретить закупать комплектующие и детали для той техники, что у нас уже есть. А что касается дженериков — добросовестно изготовленный препарат по своей формуле ничем не должен отличаться от оригинала. Вопрос о приговоре не стоит. Если человек сталкивается с фальсификатом, это уже проблема правоохранительных органов. Все эти запреты связаны с тем, чтобы попытаться стимулировать нашу промышленность на выпуск собственной техники и собственных лекарств.

Что же раньше не пытались?

Дело в том, что в Советском Союзе полноценной фармацевтической и медицинской промышленности никогда не существовало. На Новом Арбате — там, где сейчас находится московская мэрия, заседал Совет экономической взаимопомощи. Фактически он решал, какое производство в какой из стран соцлагеря будет развиваться. К примеру, мы выпускали вооружения и станки для тяжелого машиностроения. Венгрия, Польша и частично ГДР — лекарства. Как только все распалось, Россия осталась ровно с тем, что у нее было. Сейчас мы практически восстановили свой потенциал в оборонной промышленности, но там было с чего начинать. А вот создать фармацевтику с нуля — задача не из легких. В одну формулу лекарственного препарата нужно инвестировать 4-5 миллиардов долларов. Пока мы себе не можем этого позволить, поэтому сегодня должны наладить производство качественных дженериков. Самые умные фармацевтические компании идут по этому пути. В свое время Корея начинала с отверточной сборки автомобилей — сейчас делает свои. Необходимо догонять там, где мы отстали.

В последнее время Минздрав уделяет большое внимание паллиативной помощи. Речь идет как о хосписах, так и о сопровождении тяжелобольных на дому. Что сделано в Москве?

В Москве уже давно работают восемь хосписов. Они хорошо себя зарекомендовали. Сейчас мы объединяем их все в одну систему. Единственная новация последнего времени — новый Центр паллиативной медицины на базе 11-й больницы. Сейчас он входит в рабочий ритм, это происходит небыстро. Основная задача на ближайшее будущее — наладить систему паллиативной помощи на дому. Тяжелобольному человеку ведь приятней провести оставшееся время в кругу семьи, а не в казенном учреждении.

Во время долгих праздников учащаются суициды онкобольных. Многие связывают это с недоступностью обезболивания в эти дни. Предстоящие новогодние каникулы вас не пугают?

Мы предприняли шаги, чтобы облегчить доступ больных к обезболивающим препаратам. Доступность анальгетиков никогда не была большой проблемой. Существовали трудности, связанные с Федеральной службой наркоконтроля. Надо было сдавать ампулы. Максимально усложнялся для врача процесс выписки препаратов с содержанием наркотиков. Но не это главная причина самоубийств. Человеку, который лежит и корчится от некупируемых болей, просто не хватит сил сотворить что-то с собой.

До сих пор вспоминают, как вы в одном из комментариев приравняли рак к расстройству психики.

Пусть каждый, кто ерничает, представит, что он зашел к доктору и услышал: «У вас рак». Увы, не все готовы мужественно принять такое известие. Для кого-то эти слова прозвучат как приговор. Люди в такой ситуации не думают о том, что медицина шагнула вперед, и пятилетняя выживаемость, к которой мы раньше только стремились, сегодня уже не редкость. У некоторых просто не хватает душевных сил пережить это. Главная беда — что в России никогда не было онкопсихологии, которая есть во всем мире. А врачей надо учить общаться с онкологическими пациентами: как объявить диагноз, как вселить уверенность в том, что с этим можно долго жить. Конечно, мы работаем над тем, чтобы обезболивающие стали еще более доступными. Но мы пошли и по другому пути: создаем в Москве школу онкопсихологии. Я думаю, что 90 процентов успеха именно в этом. Пусть все, кто смеются, подумают над моими словами.