Свинец, гормоны и доверие От чего зависит частота убийств в обществе

В современном мире убивают все реже. Особенно разителен контраст с бурными 30-ми и 80-ми в Америке: в «криминальном» Нью-Йорке в 2014 году убили всего 328 человек. Но далеко не все страны отличает столь радужная статистика. Более того, ни одна из доброй полусотни теорий, объясняющих частоту убийств, не может адекватно объяснить колебание этого показателя в разных странах и континентах. Может быть, у статистики умышленных убийств есть простая биологическая подоплека? «Лента.ру» попыталась разобраться в этом вопросе.

Загадочная статистика

Частота убийств в современном обществе — величина загадочная. Обычные предположения, связывающие ее с уровнем жизни, эффективностью полиции, устоявшимися в обществе традициями и другими факторами, часто не выдерживают проверку действительностью. Скажем, в США число убийств на сто тысяч человек между 1901 и 1913 годами увеличилось в пять раз, хотя само общество за этот период, на первый взгляд, не претерпело радикальных изменений. При этом в 1919-1932 годах — сухой закон, «ревущие 20-е», гангстеры, Великая депрессия — уровень убийств не вырос и в полтора раза! Также трудно предположить, что уровень жизни в США в 1910 году был выше, чем сегодня, или что малочисленная полиция того времени (при еще отсутствовавшем ФБР) была эффективнее нынешней. Тем не менее факты упрямы: сегодня в США убивают вчетверо чаще, чем 115 лет назад, и у исследователей нет единого мнения о причинах этого явления.

Не всегда ясны и причины быстрых колебаний уровня убийств. Часто принято представлять 1990-е как самое небезопасное время в недавней истории нашей страны. На самом же деле, число убийств тогда хоть и выросло в разы в сравнении с СССР, после 1994 года начало резко снижаться, а к 1998 году упало в полтора раза. Однако в 1998-2002 годах оно опять выросло в те же полтора раза, несмотря на то, что уровень жизни населения в 1999-2002 году рос чрезвычайно быстрыми темпами. Вплоть до 2002 года средняя вероятность быть убитым для гражданина нашей страны оставалась на том же уровне, что и в «лихие 90-е», зато в 2002-2011 годах она снизилась более чем в два раза — опять-таки по не вполне ясным причинам.

Столь же не очевидна и картина изменчивости по регионам. К примеру, сложно предположить, что уровень жизни в Чечне или эффективность ее полиции выше, чем в Западной Европе. Между тем количество убийств в этом регионе (0,9-1,5 на 100 тысяч жителей в год) меньше, чем в любой другой точке России, — Туве, например, уступает в 90 раз. Более того, чеченские показатели ниже, чем в большинстве западноевропейских стран (в иные годы — в полтора-два раза ниже норвежских или финских).

Все это вызывает вопрос: что может объяснять столь странное распределение частоты убийств в пространстве и времени?

Гормональные бури и недоверие к власти

Американский историк Рэндольф Рот предлагает неожиданный для представителя его профессии ответ на этот вопрос. Главной причиной этих преступлений он считает отсутствие доверия к властям и общественным структурам. На биологическом уровне в такой ситуации у подавляющего большинства населения в крови растет уровень кортизола («гормона стресса»), тестостерона и снижается серотонин — картина, разительно напоминающая то, что происходит в обезьяньих сообществах при сходных обстоятельствах.

Когда у устойчивой группы приматов есть признанный вожак, в ней почти нет всплесков агрессии. Однако по мере старения самца он лишается своего места, и в группе начинается «борьба за власть». Почти все самцы начинают активно встраиваться в различные противоборствующие группировки. При этом вся популяция испытывает резкие гормональные изменения. Растет уровень кортизола и тестостерона, снижается уровень серотонина. В результате изменений по первым двум гормонам физическая и психологическая готовность обезьян к агрессии растет, при долговременном воздействии повышается их мышечная масса. В то же время низкий серотонин увеличивает чувствительность к боли, тревожность и склонность к импульсивным действиям.

После ряда стычек «за власть» те приматы, что проигрывали, постепенно снижали свой уровень тестостерона и повышали серотонин. При этом их агрессивность снижалась, а свертываемость крови (повышаемая серотонином) росла. Как отмечает ученый, такая эпигенетическая адаптация помогала приматам быстрее залечивать раны и терять меньше крови после поражения. Более того, данная тенденция характерна не только для животных. Медицинские обследования современных британских чиновников показали, что свертываемость крови у низших эшелонов много выше нормы, а у высших госслужащих она вполне обычна. В наше время такая реакция вредна: вышестоящие редко бьют подчиненных, чаще лишь подвергая их стрессу, а вот повышенная свертываемость на протяжении длительного времени провоцирует развитие сердечно-сосудистых заболеваний, ведущих к ранней смерти.

Весьма важно, считает Рот, что после того как «передел власти» в обезьяньей группе закончен и приматы возвращаются к стабильному «политическому устройству», уровень упомянутых гормонов в крови всех животных постепенно приходит в норму. Увы, в человеческом обществе период нестабильности может затянуться на десятилетия. Тогда долговременный дефицит серотонина ведет к депрессии и сердечно-сосудистым заболеваниям, а избыток кортизола — к постоянному ощущению стресса.

Как отмечает Рот, хотя никто не проводил на людях длительной серии опытов по регулированию соответствующих гормонов, высокий тестостерон и низкий серотонин могут играть ту же роль, что и у приматов. В этом случае эффект долговременной общественной нестабильности может привести к хроническому росту агрессии.

В связи с этим историк выдвигает гипотезу, что убийства среди взрослых в основном регулируются такими вроде бы не относящимися к делу факторами, как доверие граждан к правительству и обществу, в котором они живут. Среди компонентов такого доверия он выделяет веру людей в то, что правительство, суды и общественные структуры являются легитимными, непредвзятыми и склонными защищать их от угроз. Следующими по важности идут доверие к лицам, возглавляющим властные структуры, патриотизм и чувство солидарности с другим членами общества, а также вера в то, что положение людей в социальной иерархии является или может являться удовлетворительным, соответствующим их заслугам и способностям. Иными словами, в обществе чаще всего убивают при недоверии к властям и другим формальным общественным структурам.

Рот уверяет, что его гипотеза находит подтверждение не только в жизни обезьян. Обращаясь к историческим уровням убийств в Англии в 1810-1914 годах, он отмечает, что до 1819 года такой уровень был ниже, чем в современном Евросоюзе (порядка двух человек на сто тысяч в год), однако после Манчестерской бойни 1819 года (разгона демонстрации, требовавшей всеобщего избирательного права) он начал резко расти и через 20 лет достиг уровня современных США (почти пять человек на сто тысяч в год). Однако после второй и третьей парламентских реформ Великобритании (1867 и 1885 годы), резко увеличивших круг голосующих на выборах, уровень убийств упал до значений начала XIX века.

Может показаться, что изменения в жизни Британии за столь длительное время могли повлиять на какие-то другие факторы, и что представления о праве существующих властей управлять обществом могут не иметь прямого отношения к частоте убийств: деклассированные жители лондонских трущоб вряд ли всерьез надеялись поправить свои дела, получив право голосовать. Однако Рот отмечает, что даже там, где люди вообще не участвуют в политической борьбе, она управляет их склонностью убивать. На Корсике, которая славилась своими бурными нравами и привычкой к кровной мести, местное население почти не было вовлечено в общефранцузскую политическую жизнь. Однако на протяжении всего XIX века частота убийств резко росла в годы парижских революций 1830, 1848 и 1871 годов. Склонность к насилию колебалась вместе с политической активностью во Франции, из-за чего на Корсике было то 70 убийств на сто тысяч (очень высокое даже для XXI века значение), то восемь (меньше, чем в сегодняшней России), причем паузы между этими периодами составили считанные годы.

Количество убийств на 100,000 населения в Корсике (1835 — 1914)

Изображение: Northwestern University Library

Проверка Гондурасом

Выводы историка, на первый взгляд, расходятся с общепринятыми объяснениями колебаний в статистике умышленных убийств. В частности, резкое снижение их числа в западных странах начиная с 1980-90-х обычно связывают со значительным ужесточением работы полиции (политика Zero Tolerance). В последние годы популярность набрала еще одна гипотеза, по которой попадание микродоз свинца в мозг несовершеннолетних ведет к росту их агрессии, — поэтому запрет тетраэтилсвинцовых добавок в бензин привел к наблюдающемуся в США снижению числа умышленных убийств на одну треть за последние четверть века.

Но все эти гипотезы сейчас подвергаются серьезной критике. Наращивание с 1990-х годов численности и эффективности полиции в некоторых штатах США, несомненно, помогает бороться с преступностью. Однако снижение числа убийств отмечалось как в тех районах США, где численность полиции резко росла (Нью-Йорк), так и там, где она не менялась (Сан-Диего), причем в обоих случаях снижение было практически одинаковым. Наконец, если частота убийств связана с эффективностью полиции, то непонятно, почему частота умышленных убийств в Штатах — 4,7 человека на сто тысяч жителей, что выше, чем, например, на Украине (до 2014 года), в Сенегале и Сьерра-Леоне, хотя полиции этих стран нельзя охарактеризовать ни как многочисленные, ни как образцово эффективные.

Не все сходится и с теорией свинца: в современном Гондурасе вот уже не одно десятилетия как нет тетраэтилсвинца и практически отсутствует промышленность, использующая данный металл, а частота убийств на порядок выше, чем в 1970-х. Очень похожая картина в Мексике, Бразилии, Колумбии и Венесуэле — при том что общее число убийств там более 120 тысяч в год. Именно такие страны определяют мировую статистику убийств: в Мексике в отдельные годы убивают больше, чем в США и России вместе взятых.

Наконец, частые случаи «непохожих близнецов» ставят под сомнение «фактор свинца». Соседние Гондурас и Никарагуа вдесятеро отличаются по количеству убийств при почти одинаковой численности населения, языке, схожем уровне жизни и очень близкой культуре. Те же законы о запрете тетраэтилсвинца в обеих странах вышли почти одновременно. И там, и там с 1980-х при сравнительно левых настроениях масс произошли резкие социальные перемены. Однако если в Никарагуа доминирующей политической силой остались сандинисты, принявшие левую модель организации здравоохранения и субсидирования различных отраслей экономики, то в Гондурасе на государственном уровне радикальные левые никогда не приходили к власти (на практике Гондурас использовался США как база для заброски «контрас» в Никарагуа). Соответственно, значительная часть населения не воспринимает государство как «свое» и заслуживающее доверия. Многие молодые гондурасцы объединяются в собственные группы, которые они воспринимают «своими» (так называемые марас), и не видят ничего экстраординарного в убийствах тех, кто не входит в эти группы.

Сейчас количество убийств в Гондурасе колеблется в пределах 85-90 на сто тысяч и является самым высоким в мире: в крошечной стране с населением около восьми миллионов человек ежегодно погибает лишь вдвое меньше, чем в России или США. В соседней Никарагуа ситуация несколько отличается: текущий лидер страны Даниэль Ортега являлся руководителем одной из сторон в гражданской войне, бушевавшей там в 1981-1990 годах, однако в 1990 году, проиграв очередные выборы, ушел с поста президента. Благодаря этому не возникло разрыва в легитимности: у населения создавалось впечатление, что их власти избраны демократическим путем и тем же путем могут быть сменены, что и произошло в 2006 году, когда Ортега вновь пришел к власти.

Такого рода ситуации действительно выглядят хорошо объяснимыми с помощью теории Рэндальфа Рота: в Гондурасе население явно не отождествляет себя с властями, в то время как в Никарагуа большинство стихийно отмечает памятные даты сандинистской революции, то есть ассоциирует себя с текущим общественным укладом и рассматривает госаппарат как «свой».

Впрочем, и к схеме Рота можно предъявить ряд вопросов: ведь по ней получается, что до 2013 года жители Украины уважали свои государственные и общественные структуры больше, чем жители США или Белоруссии. Правда, историк отмечает, что некоторые факторы, включая даже расизм и национализм, в ряде случаев могут существенно повысить уважение граждан к своим общественным и государственным структурам, даже когда для этого, на взгляд стороннего наблюдателя, нет объективных оснований. Так, по мнению Рота, резкий спад преступности, начавшийся в западных странах в 90-е годы, и его последующая стабилизация связаны с «крушением коммунизма — самого грозного противника капитализма и представительной демократии».

Сам ученый указывает на ряд недостатков, которые его теория имеет в смысле проверяемости: изучить влияние гормонов на поведение групп в человеческих сообществах технически нелегко. Теоретически нет ничего невозможного в том, чтобы организовать замеры уровня гормонов у населения не самых стабильных стран. Однако самые интересные в этом отношении представители населения, как правило, глубоко асоциальны и обладают выраженным неприятием любых инициатив по изучению своего образа жизни. С учетом того, что в ряде стран (Мексика, Ливия) они располагают бронированными машинами, гранатометами и ПТУР, детальное изучение их гормональной динамики может оказаться затруднительным. Наконец, в тех странах, где период нестабильности только начинается, часто нельзя заранее организовать полевые исследования, — той же гражданской войны в Ливии никто просто не ожидал.

А можно ли сделать из теории Рота какие-то практические выводы? Если число умышленных убийств — это функция от недоверия граждан государству и доминирующим общественным структурам, то исправить это положение вещей чрезвычайно сложно. Та же Мексика характеризуется огромным количеством убийств с начала ведения достоверной статистики — то есть с 1940-х годов; сходная ситуация с Колумбией и рядом африканских стран. Похоже, задача восстановления доверия граждан к государству ничуть не менее сложная, чем задача наращивания эффективности полицейских сил. Впрочем, исходя из истории нашей страны, за прошедшее десятилетие снизившей интенсивность умышленных убийств более чем вдвое, иногда это все-таки возможно.