«Белые цветы» Эссе Татьяны Толстой о мировой войне, революции и своей прабабушке

Государственный Эрмитаж, Британский Совет и BBC 9 октября проводят в Санкт-Петербурге открытую конференцию о наследии Первой мировой войны и ее роли в истории и культуре России. Татьяна Толстая прочтет на конференции свое новое эссе, которое любезно позволила нам опубликовать на «Ленте.ру».

Белые цветы

Моя прабабушка Анастасия Романовна была красавицей. Высокая, с тонкой талией, с пышными волосами, с бело-розовой кожей — на нее оборачивались, про нее спрашивали: кто это? Она была известной в свое время писательницей и считала себя женщиной прогрессивной, передовой и гордилась тем, что принимала участие в революционной борьбе. Во время первой русской революции, в январе 1905 года, когда шли уличные бои, она устроила в своем богатом московском особняке лазарет для раненых. Не думаю, чтобы она сама бинтовала их раны и варила им еду; для этого, в конце концов, существовала прислуга.

Нет, прабабушка сама не обмывала раны, но борьбу с правительством поддерживала всем сердцем. За этот домашний лазарет ее арестовали, так что она три дня провела в тюрьме, какой повод для гордости! Она и гордилась. Вдобавок к тому, ей так шло белое кружевное платье и огромная как торт шляпа! Так что она ходила на всякие заседания литературных и философских кружков, и ею любовались и литераторы, и философы.

Осенью 1905 году в Россию приехал английский журналист Уильям Стэд (William Stead). Целью его приезда было примирить прогрессивное русское общество, — прогрессивное до исступления, до ненависти, до стадии терроризма, — с русским правительством, косным, монархическим, авторитарным. Он выступал в Москве, Петербурге, он поехал с лекциями по приволжским городам. Не надо злобы, не надо ненависти, — говорил Стэд. — Ничем хорошим это не кончится. Надо слушать друг друга, надо договариваться.

Анастасия Романовна была на одной из его лекций и внимательно, вся обратившись в слух, слушала его доводы. При всей своей ошеломительной красоте она была почти глухой, и ей приходилось очень сильно напрягаться и сосредотачиваться, чтобы расслышать слова.

Стэд заметил красавицу, пожиравшую его глазами. Никто еще так его не слушал, никто на него так не смотрел! После лекции он перехватил ее у выхода, схватил за руки: «Кто вы? Я хочу ваш портрет! Я хочу две-три строки, напишите мне! Скажите ваш адрес. И я хочу читать ваши книги!» — «Я их вам пришлю», — отвечала польщенная Анастасия.

На другой день он прислал ей огромный букет белых цветов: лилии, туберозы, гиацинты и орхидеи. «Дорогой и неожиданный друг мой! – писал он в сопроводительном письме. — Мы встретились случайно и разошлись, как корабли, встретившиеся темной ночью в безграничном океане, — но я никогда не забуду отражения чудной души в Ваших глазах. Мне казалось, что я стою у самого алтаря святыни русской женственности. Храни Вас Господь и сделай меня достойным хранить это воспоминание.
Вы также были в тюрьме — мы оба принадлежим к великому братству заключенных. Но я знаю, я верю, что между нами не только эта связь.
Позвольте послать Вам цветы, данные мне вчера любящим другом — к Вам они пойдут уже с двойной данью любви».

Анастасия Романовна была и смущена и растрогана письмом и цветами, но потом, за утренним кофе, она раскрыла утреннюю прогрессивную газету, где Стэда поливали грязью: он-де продался кровавому режиму, он провокатор, ему заплатили, он слуга тиранов. Позор! И Анастасия Романовна устыдилась своей минутной слабости, подошла к окну и выбросила цветы с двойной данью любви на улицу.

Прошел месяц. Мистер Стэд вернулся из поездки по русским городам, где он безуспешно пытался мирить интеллигенцию с правительством. Грустный и усталый, он пришел к Анастасии Романовне в дом. «Скажите, — спросил он через переводчицу, — почему вы обещали, но не прислали мне свои книги?» — «Потому что я печатаюсь в прогрессивных изданиях, а вы — в консервативной газете «Московские Ведомости!» — холодно отвечала глухая красавица. — «Мы встретились случайно, и нам не по пути!»

«Мадам Крандиевская! Знайте, что каждый волос на вашей голове для меня дороже всех в мире прогрессивных и консервативных «Ведомостей» — крикнул Стэд в отчаянии и выбежал вон. Больше она его никогда не видела.

Прошло семь лет, и в апреле 1912 года Анастасия Романовна, уже немного потускневшая и пережившая много жизненных драм, вновь, как и каждое утро, развернула газеты. В тот день сообщалось про гибель «Титаника». Она пробежала глазами по списку пассажиров, погибших вместе с кораблем; конечно, там не могло быть знакомых.. О ужас, в списке было имя Вильяма Стэда. Стэд направлялся на мирную конференцию в Америке, чтобы обсудить прекращение всех войн: ведь разумному человеку понятно, что войны – это анахронизм, что войн больше быть не должно, вот только надо хорошенько это обсудить… «Мы разошлись, как корабли, встретившиеся темной ночью в безграничном океане», — вспомнила она и заплакала. Зачем она оттолкнула хорошего человека? Ведь он хотел только мира, любви и понимания. И она села и написала заметку о своей встрече со Стэдом в газету. Совесть грызла ей душу.

Через два года началась Первая Мировая война. В России она переросла в революцию. Сначала была Февральская, свергнувшая так называемый кровавый царский режим, а потом и Октябрьскую, установившая новый режим, гораздо более кровавый. Переворот 1917 года перерос в гражданскую войну, продолжавшуюся несколько лет. Для нашей семьи это означало побег из Москвы, сначала на юг, а потом и за границу; моего двухлетнего отца на последнем пароходе увезли из Одессы в эмиграцию. Анастасия Романовна осталась в Москве. Есть было нечего, греться нечем, люди спали не снимая одежды и топили печку чем могли. В квартире поселились чужие люди — это называлось уплотнение. Анастасия Романовна могла устроить у себя дома лазарет для революционеров, но когда они насильно въехали в ее квартиру, ей это не понравилось. Однажды она еле успела вовремя выхватить из чьих-то рук газету с ее статьей о Стэде: революционер разворошил архив и хотел растопить газетой печку. «Темной ночью в безграничном океане», — думала бывшая красавица и опять плакала.

Больше она в следующие десять лет не плакала. Особняка у нее давно уже не было, а на кухне в ее квартире хозяйничали чужие люди; шляпу и платья она продала за бесценок и покупала на вырученные деньги муку у повара того ресторана,  где когда-то в этой шляпе блистала; литераторов и философов, среди которых она блистала, сослали в Сибирь, а тем, кому повезло, выслали за границу; и единственные белые цветы в ее жизни были те, что она положила на могилу мужа.

Русский поэт Александр Блок откликнулся на гибель «Титаника» странными, почти одобрительными словами. «Жив еще океан», — злорадно написал он в записной книжке. Для Блока современная цивилизация фальшива, удушлива, лжива насквозь, и он желает ей гибели от вольной стихии. Океан, непредсказуемый и темный, с его ужасными глубинами, символизирует здесь для него эту стихию: и революцию, в которой поэт, как и многие его современники, видели очищающее, освобождающее начало, и звериную, древнюю, свободную природу, которая должна вырваться наружу. «Титаник» же, самодовольный, якобы непотопляемый корабль, полный сытых людей, гуляющих над пучиной по мягким коврам, под огнями электрических ламп, сытно едящих, вкусно пьющих, — «Титаник» являл собой образ цивилизации.

Как раз тогда, когда европейская цивилизация достигла, казалось бы, высшей точки развития, когда прогресс, пар, телефон, электричество, о боже мой, даже ведь и самолеты! — все сулило неслыханный расцвет и окончательную победу человека над природой, — тогда все и рассыпалось, тогда звериное безумие и охватило народы, и началась великая Мировая Война, и стихия поглотила всех, и миропорядок рухнул, и мир никогда уже не был прежним.

Так же чувствовали если и не многие, то самые чуткие. «Титаник» был словно бы знамением, предвещавшим конец мира, каким его знали современники. Маленькая оплошность… странная случайность… Пробоина в днище, в сущности царапина… Выстрел в Сараеве, что такого, можно подумать, впервые недовольный националист стреляет в правителя… Казалось, все могло обойтись, ведь главное — вера в разум и стремление к добру. Вот и Вильям Стэд плыл на корабле не куда-нибудь, а в Америку, на конференцию, посвященную окончательному прекращению всех и всяческих войн навсегда. И Анастасия Романовна помогала революционерам, желавшим счастья и добра для всего человечества.

Консерватор хотел счастья консервативного, революционер — революционного; пришел Океан, вырвалась наружу стихия —и поглотила их всех.